Отправлено: 26.07.09 15:31. Заголовок: AЛЕКСАНДАР ПУШКИН

Александр Сергеевич Пушкин
(06.06.1799 - 10.02.1837)

Величайший русский поэт и писатель, родоначальник новой русской литературы, создатель русского литературного языка. Окончил Царскосельский (Александровский) лицей (1817). Был близок к декабристам. В 1820 году под видом служебного перемещения был сослан на юг (Екатеринослав, Кавказ, Крым, Кишинев, Одесса). В 1824 году уволен со службы и выслан в село Михайловское под полицейский надзор до 1826 года. Скончался от раны, полученной на дуэли.

ПОСВЕЋЕНО

ЈА ПАМТИМ ДАВНО МАГНОВЕЊЕ.
КАД СРЕТОХ ТЕБЕ НА СВОМ ПУТУ,
КО СВЕТЛИХ СНОВА ОСТВАРЕЊЕ
КО НЕБА ДАХ У ЗЕМНОМ КУТУ.

КРОЗ БУРНИ ЖИВОТ ХИТРОБЕЖНИ,
КРОЗ СТРАСТИ, ИСКУШЕЊА МНОГА,
ЈА ДУГО СЛУШАХ ГЛАС ТВОЈ НЕЖНИ
И САЊАХ ЦРТЕ ЛИЦА ТВОГА.

АЛ КОРАК ЛЕТА НЕИЗБЕЖНИ,
ПОГАСИО ЈЕ МАШТЕ ТАЈНЕ
ЗАГЛУШИО ЈЕ ГЛАС ТВОЈ НЕЖНИ
И ОТРО ЛИКА ЦРТЕ БАЈНЕ.

ТЕКО ЈЕ ЖИВОТ, ПУН ЧЕЗНУЋА,
ПУН МРАКА, ЗЛА И РОПСКИХ УЗА,
БЕЗ РАЈСКОГ СНА, БЕЗ НАДАХНУЋА,
И БЕЗ БОЖАНСТВА И БЕЗ СУЗА.

АЛ ОПЕТ НАСТА ОТКРОВЕЊЕ,
И КАД СИ ОПЕТ НА МОМ ПУТУ,
КО СВЕТЛИХ СНОВА ОСТВАРЕЊЕ,
КО НЕБА ДАХ У ЗЕМНОМ КУТУ.

И СРЦЕ ПУНО ЈЕ ПРЕГНУЋА
ТИ ВРАЋАШ СВЕ ШТО ВРЕМЕ УЗЕ,
И РАЈСКЕ СНЕ И НАДАХНУЋА,
БОЖАНСТВА ДАР И ЖАРКЕ СУЗЕ.


****************************


ВОЛЕО САМ ВАС, МОЈА ЉУБАВ СТАРА
ЈОШ УВЕК, МОЖДА, СПИ У СРЦУ МОМЕ.
АЛ ЗАШТО ОНА НЕМИР ДА ВАМ СТВАРА?
ЈА НИСАМ РАД ЖАЛОСТИТИ ВАС ЊОМЕ.

ВОЛЕО САМ ВАС НЕМО, БЕЗНАДЕЖНО,
ПУН СТРЕПЊЕ И ПУН ЉУБОМОРНЕ БОЛИ,
ВОЛЕО САМ ВАС ИСКРЕНО И НЕЖНО;
НЕК БОГ ДА, ТАКО ДРУГИ ДА ВАС ВОЛИ.

 Отправлено: 15.09.09 21:11. Заголовок: Народ против Алексан..

Народ против Александра Сергејевича
ОДИН ЈЕ ПУШКИН, А ДУРАКИ КАК ДУРАКИ НИЧТО ДРУГОЕ НЕ БУДУТ НО ДУРАКИ НАВСЕГДА... НИКТО О НИМИ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ... А ПУШКИНА ЗНАЕТ ВЕС МИР...
Никола Танасић
четвртак, 10. септембар 2009.
Да ли сте некад чули за Атиса Кронвалда? Не знате да је у питању познати летонски публициста и лингвиста XIX века, једна од особа које су обележиле национално буђење ове прибалтичке нације? Не? Па, добро, рекао би неко, и не морате га знати – човек није никакав нобеловац, није преводио српске народне песме на летонски, нити се прославио преписком са, рецимо, Фридрихом Ничеом, или памфлетима подршке Париској комуни. Ако би, међутим, причали са припадницима једног утицајног дела летонске културне елите, они би вам подвукли да би то име морало да вам буде познато, ако заиста сматрате да је Србија део опште европске културе и цивилизацијског пространства.

У најмању руку, то би Вам рекло шездесет јавних личности које су упутиле оштар протест председнику ове државе, Валдису Затлерсу, и градоначелнику Риге, Нилу Ушакову, што је у овоме граду са 60% рускојезичног становништва, у парку посвећеном Атису Кронвалду, подигнут споменик Пушкину. Да, Александру Сергејевичу Пушкину, руском националном песнику, једном од највећих представника романтичарског покрета и општепризнато једном од највећих поетских имена у историји човечанства, чија су дела превођена на скоро све језике света, а чије је стваралаштво поседовање Одељења за славистику учинило обавезом сваког озбиљнијег филолошког факултета на планети. Споменик Пушкину поклон је града Москве побратимском граду Риги, као симбол руске културе који би требало да обрадује и даље скрајнуто и занемарено рускојезично становништво ове државе, а који истовремено не би требало да провоцира летонски национални понос. Јер, Александар Сергејевич био је човек чија душа није познавала границе држава, страствени путник и заљубљеник у шароликост култура и традиција целог света. Његов Јевгеније Оњегин сматра се са правом баштином светске културе, таман колико Путовања Чајлда Харолда или Јади младог Вертера, као што се Пушкинов поетски језик сматра темељом класичне руске књижевности, једне од најчитанијих и најпрослављенијих на свету.

Али, за састављаче гневног јавног писма, Пушкин није ништа мање симбол „великоруске хегемоније“ и „совјетске окупације“, него што су то били уклоњени споменици Петру Великом или Лењину. Штавише, пишу они, „нарочиту срамоту“ представља што се овај „чин попустљивости пред Москвом“ везује за неукаљано име поменутог Атиса Кронвалда. „Сво стваралаштво Пушкина посвећено је развоју руске културе и везано за вредности руског народа, а не за вредности Европе, које је представљао Атис Кронвалдс“, пише у том документу.

Овај догађај се некоме може учинити бизарним, будући да је у Србији, чек и међу људима који се према Русији и Русима односе са скепсом и суздржаношћу, незамисливо да неко Александра Пушкина супротставља „европским вредностима“, ма колико лабаво их одредили. Али можда се сви варамо? Можда овај догађај у нама далекој Летонији баца светло на дубоки неспоразум који постоји у српском друштву везан управо за те „европске“ вредности, перспективе и хоризонте? Можда нам Летонци могу објаснити како то друштво које је начелно и статистички сагласно око приоритета државе (очување КиМ у саставу Србије и увођење Србије у састав ЕУ), може бити тако дубоко поцепано унутар себе? Врло је вероватно да, када би мало простудирали те „европске вредности“ у којима нема места за Пушкина, сазнали би да у њима нема места ни за Његоша, Дучића, нити Андрића, којима њихово европско образовање и припадање европским културним покретима нимало не смета да буду „ксенофобични Балканци“, „великосрпски апологети“ и „инспиратори геноцида“.Тиме би се свакако доста тога појаснило.

Све ово нема везе са несретним Кронвалдом, који се, као борац за летонски језички идентитет, могао само поносити да се у „његовом“ парку нађе песник и језички реформатор таквог формата, какав је Пушкин. Али ова прича указује на дубоки сукоб око именовања вредности, који ће одлучити „коме ће се царству приклонити“ Европа – ускогрудој, ксенофобичној и нетрпељивој „бесконачности ситних разлика“, или широком, шароликом и на културном дијалогу заснованом простору, који ју је толико прославио у протеклим вековима? За градоначелника Риге нема дилеме – споменик Пушкину остаје, а јавно писмо представља „неетичан чин који је усмерен на распиривање националне мржње“. „Али градоначелник Риге је Рус“, рећи ће зли језици. „Да, а држављанство земље у којој се родио је добио тек 1999. године“, додаће други.

 Отправлено: 18.09.09 00:07. Заголовок: /17.9.2009/ В Белгра..

/17.9.2009/
В Белграде установят памятник Пушкину

В белградском парке Кирилла и Мефодия на улице Рузвельта будет установлен памятник Александру Сергеевичу Пушкину. Решение об установке памятника была принято сегодня Скупщиной Белграда. Бронзовая скульптура высотой два метра и весом в 300 килограммов – подарок Российской Федерации, а постамент будет установлен на средства из городского бюджета. Автор памятника русский скульптор Н. Кузнецов-Муромский.
Српска.Ру

 Отправлено: 23.10.09 15:20. Заголовок: В парке Белграда поя..

В парке Белграда появился памятник Пушкину
http://www.rosbalt.ru/2009/10/20/681680.html
БЕЛГРАД, 20 октября. Сегодня в сербской столице был открыт памятник Александру Сергеевичу Пушкину. Он передан в дар Белграду Союзом писателей РФ, сообщает ИТАР-ТАСС.
Двухметровая бронзовая статуя поэта установлена в парке, который носит имя лингвиста, этнографа, историка и реформатора сербского языка Вука Караджича. Для работы московского скульптора Николая Кузнецова-Муромского мэрия Белграда изготовила гранитныйпостамент.
Памятник Пушкину окажется по соседству с монументами Вуку Караджичу и братьям Кириллу и Мефодию, просветителям славян.
Открытие памятника приурочено к визиту в Сербию президента РФ Дмитрия Медведева.
Напомним, 6 июня 2008 года памятник Александру Сергеевичу Пушкину был открыт в городе Баня-Лука в парке у Народного театра Республики Сербской (в составе Боснии и Герцеговины). На церемонии открытия присутствовали мэр города Драголюб Давидович и директор Народной университетской библиотеки Республики Сербской Ранко Рисоевич. Автор памятника Пушкину в Баня-Луке — российский скульптор Григорий Потоцкин. Выступая перед собравшимися, Рисоевич назвал Пушкина «краеугольным камнем универсальных общественных основ наравне с Достоевским, Толстым и Чеховым». По его словам, «творчество Пушкина стало символом проникновения людей и культур, высокого искусства и русско-сербской дружбы».

 Отправлено: 10.11.09 10:40. Заголовок: Пушкин в Нью-Йорке h..

Пушкин в Нью-Йорке
http://rus.ruvr.ru/2009/11/09/2200882.html

Ольга Бугрова
9.11.2009, 17:37

Впервые на английском языке поставлены «Маленькие трагедии» Александра Пушкина
В первой половине ноября (3-14) театральная публика Нью-Йорка получила возможность познакомиться с драматургией, совершенно ей неизвестной, а в России считающейся классикой вот уже почти 200 лет. Впервые на английском языке поставлены «Маленькие трагедии» гения русской поэзии - Александра Пушкина. Премьерные спектакли идут в Центре искусств Михаила Барышникова.

«Назовите «Маленькие трагедии» комедиями - тогда кассовый сбор будет лучше». Это нелепое предложение сделал продюсер американской постановки автору перевода пушкинского произведения на английский язык Джулиану Лоуэнфельду. Инициатива, как говорится, не прошла, но некоторый резон в том, чтобы «опасаться за кассу», был. Как признают американские актеры - участники спектакля, Пушкин в США почти неизвестен: «Американцы знают только Чехова», - с грустью сказал Питер фон Берг, исполнитель одной из главных ролей.

Если это действительно так, то тем более значительна работа, которую проделал Джулиан Лоуэнфельд - поэт, драматург и один из лучших переводчиков Пушкина на английский язык. По основному роду деятельности Лоуэнфельд, между прочим, судебный адвокат. Но вот - влюбился в русский язык и выучил его именно для того, чтобы, так сказать, увеличить шансы Пушкина стать «своим» на родине Эдгара По и Эрнеста Хемингуэя. Джулиан уже выпустил том пушкинской лирики под названием «Мой талисман» - двуязычное издание, которое охотно представляет на литературных вечерах.

По оценке американских и российских пушкинистов, новый перевод «Маленьких трагедий» выполнен блистательно. Это обстоятельство облегчило работу постановщика спектакля - приглашенного из Петербурга режиссера Натальи Колотовой. Она считает, что цикл «Маленьких трагедий» как ничто иное в пушкинском творчестве раскрывает «поразительную универсальность русского национального поэта». Действительно, четыре стихотворные пьесы - совсем не маленькие трагедии по бушующим в них страстям, понятные человеку любой эпохи. В них - о патологии накопительства и разрушительной власти денег; о пропасти между творчеством и ремеслом, несовместимости гениальности со злодейством; о расплате жизнью за пороки и, наконец - о том, куда же в действительности идет человечество, самодовольно уверенное в идее прогресса...

Александр Пушкин - наиболее труднопереводимый из русских авторов. Так говорили и говорят, но все время появляются новые и новые переводы Пушкина. Один только роман в стихах «Евгений Онегин» можно прочитать на сотне языков, даже на эсперанто. Любопытен еще один пушкинский проект, реализованный в этом году в Москве: построчное чтение «Евгения Онегина» на семи языках.

Такой проект можно, без преувеличения, назвать интернациональным гимном творчеству русского гения в год, когда отмечается 210-летие со дня рождения Пушкина.

 Отправлено: 28.11.09 22:11. Заголовок: В Эритрее открыли па..

В Эритрее открыли памятник Пушкину

Теги: Африка, За Рубежом, Новости, Пушкин, Культура

28.11.2009, 20:16
В столице восточноафриканского государства Эритреи в субботу торжественно открыли памятник великому русскому поэту Александру Пушкину. Тысячи жителей Асмэры собрались на одной из самых красивых площадей в центре города, которой пять лет назад было присвоено имя Пушкина. Автор монумента - известный российский скульптор Николай Кузнецов-Муромский, архитекторы проекта - московские зодчие Мария Ожерельева и Михаил Судаков. В церемонии открытия участвовала делегация из России. У основания памятника помещена капсула с землёй с могилы поэта. В дальнейшем в ансамбль площади Пушкина планируется включить комплекс зданий Российского культурного центра с библиотекой, книжным магазином, клубом и курсами русского языка. Произведения русского поэта с нынешнего года входят в учебную программу средних школ Эритреи.

 Отправлено: 11.12.09 11:52. Заголовок: http://i028.radikal...

О Пушкине сказано и написано много хорошего. Наш сайт посвящен творчеству поэта. Надеемся что вы найдете на сайте для себя полезную информацию, а может откроете что-то новое из жизни и творчества Пушкина. Во вступительном слове мы приводим высказывания известных людей о поэте.

Н. ГОГОЛЬ

При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более назваться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нём, как будто в лексиконе, заключилось всё богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более покавсё его пространство.

Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла.

А. ГЕРЦЕН

Пушкин как нельзя более национален и в то же время понятен для иностранцев. Он редко подделывается под народный язык русских песен, он выражает свою мысль такой, какой она возникает у него в уме. Как все великие поэты, он всегда на уровне своего читателя: он растёт, становится мрачен, грозен, трагичен; его стих шумит, как море, как лес, волнуемый бурею, но в то же время он ясен, светел, сверкающ, жаждет наслаждений, душевных волнений. Везде русский поэт реален, - в нём нет ничего болезненного, ничего из той преувеличенной психологической патологии, из того абстрактного христианского спиритуализма, которые так часто встречаются у немецких поэтов. Его муза - не бледное существо, с расстроенными нервами, закутанное в саван, это - женщина горячая, окружённая ореолом здоровья, слишком богатая истинными чувствами, чтобы искать воображаемых, достаточно несчастная, чтобы не выдумывать несчастья искусственные.

И. ТУРГЕНЕВ

Он дал окончательную обработку нашему языку, который теперь по своему богатству, силе, логике и красоте формы признается даже иностранными филологами едва ли не первым после древнегреческого; он отозвался типическими образами, бессмертными звуками на все веяния русской жизни.

Н. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

Значение Пушкина неизмеримо велико. Через него разлилось литературное образование на десятки тысяч людей, между тем как до него литературные интересы занимали немногих. Он первый возвёл у нас литературу в достоинство национального дела, между тем как прежде она была, по удачному заглавию одного из старинных журналов, "Приятным и полезным препровождением времени" для тесного кружка дилетантов. Он был первым поэтом, который стал в глазах всей русской публики на то высокое место, какое должен занимать в своей стране великий писатель. Вся возможность дальнейшего развития русской литературы была приготовлена и отчасти ешё приготовляется Пушкиным.

Л. ТОЛСТОЙ

Чувство красоты развито у него до высшей степени, как ни у кого. Чем ярче вдохновение, тем больше должно быть кропотливой работы для его исполнения. Мы читаем у Пушкина стихи такие гладкие, такие простые, и нам кажется, что у него так и вылилось это в такую форму. А нам не видно, сколько он употребил труда для того, чтобы вышло так просто и гладко...

А. ПЛАТОНОВ

Пушкин - природа, непосредственно действующая самым редким своим способом: стихами. Поэтому правда, истина, прекрасное, глубина и тревога у него совпадают автоматически. Пушкину никогда не удавалось исчерпать себя даже самым великим своим произведением, - и это оставшееся вдохновение, не превращенное прямым образом в данное произведение и всё же ощущаемое читателем, действует на нас неотразимо. Истинный поэт после последней точки не падает замертво, а вновь стоит у начала своей работы. У Пушкина окончания произведений похожи на морские горизонты: достигнув их, опять видишь перед собою бесконечное пространство, ограниченное лишь мнимой чертою...

 Отправлено: 08.02.10 21:14. Заголовок: 08 февраля 2010 г. ..

08 февраля 2010 г. 17:20
Эксперты подтвердили подлинность дивана, на котором умер Пушкин
http://www.vesti.ru/doc.html?id=340706
Следы крови, обнаруженные на диване, на котором, как предполагалось, умер Александр Пушкин, действительно принадлежат поэту. Об этом сообщил в понедельник замначальника бюро судмедэкспертизы Ленинградской области Юрий Молин.
По его словам, в ходе экспертизы было установлено, что это кровь второй группы. Была поставлена цель - сопоставить эти следы с кровью на жилете поэта, в котором он был в день дуэли с французом Жоржем Дантесом в 1837 году. Однако взять экземпляр крови с поверхности дивана для анализа специалистам было непросто.
"Мы рискнули предположить, что многочасовое кровотечение сопровождалось не только растеканием, но пропитыванием более глубоких слоев обивки дивана. Нам удалось выявить эритроциты в узких расщелинах обивки", - пояснил ход исследования специалист. Он подчеркнул, что в результате экспертизы было установлено, что кровь принадлежала мужчине, у нее также вторая группа.
Параллельно с этим специалисты судебно-медицинской экспертизы исследовали следы крови на жилете Пушкина, которая по объективным историческим данным принадлежала поэту. "Мы не могли применять разрушающие методики. Возможны были смывы и соскобы, но ни в коем случае не вырезы", - пояснил Юрий Молин.
"Крови на марле было достаточно, чтобы сделать классическое судебно-медицинское исследование и определить группу. Кровь оказалась второй группы. Таким образом, группы крови на диване и на жилете совпали", - заключил эксперт.
Кроме того, было установлено, что локоны волос, хранящиеся в музее-квартире Александра Сергеевича Пушкина на Мойке, 12 имеют те же морфологические признаки, что и кровь. Это позволило утверждать, что данные экземпляры волос также принадлежали Пушкину.
Многие годы в музейном сообществе выражалось сомнение по поводу подлинности дивана, переданного в музей в 1937 году из Государственного Эрмитажа. Спустя много лет удалось выяснить, когда и при каких обстоятельствах этот предмет интерьера перешел из семьи Пушкиных сначала в частные руки, затем в Государственный Эрмитаж, а далее и на свое прежнее место в дом на Мойке, 12. По просьбе Всероссийского музея Пушкина уникальный диван был изучен на предмет поиска на его поверхности возможных следов крови русского поэта, сообщает "Интерфакс".

 Отправлено: 10.02.10 20:05. Заголовок: Данас у Русији Споме..

Данас у Русији Спомен-дан Александру Пушкину

Данас се у Русији обележава Спомен-дан Александру Пушкину — 173 годишњицу погибије. У Санкт-Петербургу стан-музеј песника у који је он 1837. године након двобоја довезен са смртоносном раном очекује бројне госте. Пошту великом земљаку ће одати и Московљани: у Државном музеју „Пушкин“ ће се одржати комеморације, изложбе и концерти духовне и класичне музике.



10.02.2010

 Отправлено: 21.03.10 01:05. Заголовок: От сна до яви один ш..

 Отправлено: 17.05.10 22:35. Заголовок: 11. ПЕСНЯ О ГЕОРГИЕ..

11.
ПЕСНЯ О ГЕОРГИЕ ЧЕРНОМ.


Не два волка в овраге грызутся,
Отец с сыном в пещере бранятся.
Старый Петро сына укоряет:
„Бунтовщик ты, злодей проклятый!
Не боишься ты господа бога,
Где тебе с султаном тягаться,
Воевать с белградским пашою!
Аль о двух головах ты родился?
Пропадай ты себе, окаянный,
10Да зачем ты всю Сербию губишь?“
Отвечает Георгий угрюмо:
„Из ума, старик, видно, выжил,
Коли лаешь безумные речи“.
Старый Петро пуще осердился,
Пуще он бранится, бушует.
Хочет он отправиться в Белград,
Туркам выдать ослушного сына,
Объявить убежище сербов.
Он из темной пещеры выходит;
355
20Георгий старика догоняет:
„Воротися, отец, воротися!
Отпусти мне невольное слово“.
Старый Петро не слушает, грозится —
„Вот ужо, разбойник, тебе будет!“
Сын ему вперед забегает,
Старику кланяется в ноги.
Не взглянул на сына старый Петро.
Догоняет вновь его Георгий
И хватает за сивую косу.
30„Воротись, ради господа бога:
Не введи ты меня в искушенье!“
Отпихнул старик его сердито
И пошел по белградской дороге.
Горько, горько Георгий заплакал,
Пистолет из-за пояса вынул,
Взвел курок, да и выстрелил тут же.
Закричал Петро, зашатавшись:
„Помоги мне, Георгий, я ранен!“
И упал на дорогу бездыханен.
40Сын бегом в пещеру воротился;
Его мать вышла ему на встречу.
„Что, Георгий, куда делся Петро?“
Отвечает Георгий сурово:
„За обедом старик пьян напился
И заснул на белградской дороге“.21
Догадалась она, завопила:
„Будь же богом проклят ты, черный,
Коль убил ты отца родного!“
С той поры Георгий Петрович
50У людей прозывается Черный.

 Отправлено: 17.05.10 22:36. Заголовок: СЕРБСКИЙ ВЕНОК АЛЕКС..

СЕРБСКИЙ ВЕНОК АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА

Лариса Битюцкая

В 1834 г. А.С. Пушкин издает новый поэтический цикл «Песни западных славян» с обширным комментарием.
Вспышка интереса к югославянской культуре появляется в Европе и России в первой половине XIX века. Этот интерес был вызван самобытностью национальной культуры Балканских народов.
Тот период времени сопровождался национально-освободительными войнами против османского ига: восстанием против турок в Сербии (1802 г.); очищением Сербии от турецких войск (1810 г.); обретением долгожданной автономии Сербии (1812 г.). Большую поддержку в получении национальной независимости Сербии оказывает Россия.
В это же время возникает идея объединения балканских народов на базе общей культуры и, прежде всего, древнего палеобалканского языка – иллирийского. В разных странах появляются издания сербских народных песен и сказания о героях: во Франции – Проспера Мериме в 1827 г., в Германии – Вольфганга Герхарта, в Польше – Адама Мицкевича. Целую серию книг печатает крупнейший сербский филолог Вук Стефанович Караджич.
Основа пушкинского цикла «Песни западных славян» взята из нескольких литературных источников. Прежде всего из «Гузлы, или Сборника иллирийских стихотворений, собранных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» Проспером Мериме, изданной в Париже в 1827 г. Проспер Мериме хорошо знал сербский язык и записал песни из уст народного певца и сказителя Иакинфа Маглановича: «Когда он пел, играя на гузлях, глаза его оживали и лицо принимало выражение дикой красоты, которую художники охотно заносят на полотно». Пушкин делает стихотворное переложение 11 песен, которые во французском оригинале были написаны в прозе: «Видение короля», «Янко Марнович», «Битва у Зеницы Великой», «Федор и Елена», «Влах в Венеции», «Гайдук Хризич», «Похоронная песнь Иакинфа Маглановича», «Марко Якубович», «Бонапарт и черногорцы», «Вурдалак», «Конь».
Две песни «Соловей» (в оригинале «Три величайшие печали») и «Сестра и братья» (в оригинале «Бог никому не остается должен») Пушкин переводит из книги Вука Стефановича Караджича «Народне серпске пjесме» (1824 г.). Единственная рукопись, оставшаяся от «Песен западных славян», напечатанных самим Пушкиным, это – черновик «Соловья» и четыре первые строки его сербского текста. Поэт не понял одного оборота сербского языка, и поэтому вместо строки оригинального текста - «мать не женила молодого», у Пушкина появилось «Рано молодца женили».
Две песни сочинены самим поэтом: «Песнь о Георгии Черном» и «Воевода Милош». Для «Песни о Георгии Черном» у Пушкина было не менее двух источников. Он мог пользоваться как изустными рассказами сербов, живших в Кишиневе, так и книгой историка Д.Н. Бантыш-Каменского «Путешествие в Молдавию, Валахию и Сербию». Песня «Воевода Милош» написано, вероятно, под влиянием книги Вука Караджича «Жизнь и подвиги князя Милоша Обреновича, верховного вождя и предводителя народа сербского» (1825 г.).
«Песнями западных славян» Пушкин открыл дорогу к сербской культуре, поэзии. Этой дорогой шли Голенищев-Кутузов, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Владимир Высоцкий…

 Отправлено: 17.05.10 22:37. Заголовок: Инна ЛЕЩИЛОВСКАЯ, до..

Инна ЛЕЩИЛОВСКАЯ, доктор исторических наук


Бог никому не остается должен (Пушкин и сербы)


Развитие русской культуры в первые десятилетия XIX века побуждало к постижению опыта родственных народов, решавших сходные культурные задачи. В комплексе духовных проблем особое значение имело познание фольклора как исходной питательной среды национальной художественной культуры. А. С. Пушкин был одним из первых, кто открыл для России удивительный мир сербов, особенности их культуры, поэзии, психологии.

* * *

Духовные контакты поэта с сербами получили разнообразное выражение, в том числе проявились в художественном осмыслении жизни и личности Карагеоргия. Георгий (Джордже) Петрович, по прозвищу Черный, вошедший в историю под именем Карагеоргий, был верховным вождем антиосманского восстания, охватившего Сербию в 1804-1813 годах. Это массовое вооруженное выступление угнетенного народа против пятисотлетней власти Турции положило начало возрождению независимого сербского государства. Благодаря своей силе и масштабности оно потрясло Балканы.

Карагеоргий был величественной и трагической фигурой в истории сербского народа. Полководческий дар неграмотного сербского предводителя, посмевшего бросить вызов блистательной Порте и нанести не одно поражение султанской армии; недюжинные способности государственного строителя, безмерное желание свободы для Сербии; достойная преклонения личная храбрость, безудержно бросавшая его в пекло боя и порождавшая способность рубить и стрелять одновременно; и вместе с тем жесткость мыслей, позиции и действий, проистекавшая из патриархальных нравов и усугубленная обстановкой военного времени, - таков был прототип героя двух стихотворений А. С. Пушкина.

В 1820 году, будучи в ссылке в Кишиневе, поэт написал стихотворение "Дочери Карагеоргия". Оно было навеяно жизнью и местной атмосферой. "Рассказы о Кара Георгие Пушкин мог слышать от всех..." - отмечал в своих воспоминаниях И. П. Липранди, один из близких знакомых поэта в Кишиневе. В Бессарабии находилось много сербских эмигрантов. В Кишинев не раз приезжала вдова Карагеоргия со взрослой дочерью, и в 1820 году поэт встречался с последней. А. С. Пушкин часто бывал в доме М. Ф. Орлова, командира 16-й пехотной дивизии, штаб которой располагался в Кишиневе. Их связывала давняя дружба, оба были членами петербургского кружка "Арзамас". Поэт часто общался с Липранди, тогда подполковником Второй Молдавской армии. Личность противоречивая и во многом загадочная, он, находясь в Бессарабии, профессионально изучал балканские народы. Липранди собирал сведения о них, беседовал с эмигрантами, в том числе с сербскими старейшинами - участниками освободительных восстаний, записывал их рассказы. У Липранди А. С. Пушкин часто встречался с сербскими воеводами - Вучичем, Я. Ненадовичем, С. Живковичем. Поэт был знаком и с записями их рассказов, сделанными Липранди. В Кишиневе А. С. Пушкин общался также с Ф. И. Недобой, секретарем российского представительства в Сербии во время Первого сербского восстания(1).

Имя Карагеоргия было на слуху в Петербурге и тем более в Бессарабии. Мятежный образ вождя сербских повстанцев как нельзя более точно отвечал в то время умонастроениям и романтической устремленности поэта. Не случайно и первое стихотворение, написанное А. С. Пушкиным в южной ссылке, было посвящено Карагеоргию.

Гроза луны, свободы воин,
Покрытый кровию святой,
Чудесный твой отец, преступник и герой,
И ужаса людей, и славы был достоин (2).

В характере Карагеоргия уживались контрастные черты. В стихотворении он предстает отважным борцом с Турцией, вместе с тем личностью "сумрачной", "ужасной", обуреваемой жаром "свирепой мести", братоубийцей, наконец, нежным и ласковым отцом, не чуждым веселья. В художественном видении поэта реальные черты исторического лица - порыв к свободе, боевое бесстрашие, неистовый темперамент - и рассказ о собственноручном убийстве родного брата за грабежи и разбой слились в романтической фантазии.

Вместе с тем с образом Карагеоргия была связана большая философско-нравственная проблема. Пушкина волновал вопрос о святости свободы и кровавом пути к ней. В духе романтической антитезы поэт противопоставляет бурную жизнь Карагеоргия трогательному образу его дочери. Поэт обращается к ней со словами:

Но ты, прекрасная, ты бурный век отца
Смиренной жизнию пред небом искупила:
С могилы грозной к небесам
Она, как сладкий фимиам,
Как чистая любви молитва исходила.

А. С. Пушкин разрешает коллизию христианской темой искупления грехов. Вводя мотив чистоты и смирения молодого поколения, он связывает надежду на будущее с его благородством и милосердием.

В Кишиневе поэт был увлечен идеей "вечного мира" французского дипломата и философа аббата Ш. Сен-Пьера в версии Ж. Ж. Руссо. Е. Н. Орлова, дочь генерала Н. Н. Раевского, жена Орлова, хорошо знавшая А. С. Пушкина со времени совместного путешествия поэта с семьей Раевских по Крыму, писала брату А. Н. Раевскому из Кишинева 23 ноября 1821 года о его умонастроении следующее: "Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах. Его теперешний конек - вечный мир аббата Сен-Пьера. Он убежден, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир и что тогда не будет проливаться иной крови, как только кровь людей с сильными характерами и страстями, с предприимчивым духом, которых мы теперь называем великими людьми, а тогда будут считать лишь нарушителями общественного спокойствия"(3). На содержание разговоров и руссоистскую позицию Пушкина проливает свет его записка, относящаяся к 1820-м годам. В ней говорилось: "Ясно, что эти ужасные средства, о которых говорит Руссо, - революции. Но вот они настали. Я понимаю, что все эти доводы очень слабы и свидетельство такого мальчишки, как Руссо, не выигравшего ни одной маленькой победы, не может иметь веса... Впрочем, прения еще никогда никого не убедили (только глупцы думают иначе)"(4). Руссо и Пушкин жили в разное историческое время. Французский просветитель был готов отказаться от идеи "вечного мира", если его достижение было сопряжено с насильственными и опасными для человечества действиями. Для Пушкина революции и освободительная борьба стали реальностью, фактом действительности. Сознание целесообразности происходящего определяло восприятие поэтом сербского восстания и отношение к его вождю.
Георгий Черный, освободитель Сербии.
Гравюра 1877 г.

Необыкновенная личность и дела Карагеоргия не оставляли А. С. Пушкина. В 1830-е годы он вновь обращается к его образу. Но это было уже другое время и другое понимание поэтом истории действительности. В ту пору общественное сознание было проникнуто идеей "всеславянства".

В мире славянского фольклора достойное место занимали сербские народные песни. Собранные и изданные выдающимся ученым Вуком Караджичем (первый сборник вышел в 1814 году), они получили широкую известность в Европе. В России интерес к сербскому народному творчеству резко возрос в связи с пребыванием здесь в 1818-1819 годах самого Караджича. Он был радушно принят в писательских, научных и журналистских кругах. Научные учреждения и общества России в разных формах выражали признание его заслуг, в 1826 году правительство установило ему ежегодную пенсию. Сербские народные песни постоянно присутствовали в русских журналах в переводе и даже в оригинале.

Пушкинский цикл "Песни западных славян" отразил трезвое, углубленное проникновение в национальный "дух" других культур, родственных народов.

По словам А. С. Пушкина, создавая свой цикл, он опирался большей частью на анонимное издание, вышедшее в Париже, "Гузла" (точнее "Гусли". - И. Л.), или Избранные иллирийские стихотворения, собранные в Далмации, Боснии, Кроации и Герцеговине ("La Cuzla". 1827). Этот сборник стихотворений в прозе представлял литературную мистификацию французского писателя П. Мериме. Вначале А. С. Пушкин не сомневался в подлинности стихотворений "Гузлы". Но и узнав об их талантливой подделке, поэт не остановился перед публикацией своего цикла (Т. II. С. 317-320). Художественная интуиция помогла поэту создать стихотворения, отмеченные истинно славянской ментальностью. Цикл "Песни западных славян" включал также переводы двух сербских народных песен и три оригинальных стихотворения, в том числе "Песню о Георгии Черном".

А. С. Пушкин был хорошо знаком с сербской народной поэзией. Будучи в Бессарабии, поэт записывал сербские предания и песни из уст воевод и других выходцев из Сербии. Он слышал фонетическое звучание песен. В его библиотеке имелись словарь сербского языка, составленный Караджичем (1818), три тома его собрания народных песен издания 1823-1824 годов, французский перевод известной книги итальянского ученого-натуралиста аббата А. Фортиса "Путешествие по Далмации" (1778), а также книга сербских народных песен из собрания Караджича в переводе на французский язык Э. Войяр (Париж. 1834). Пометы и закладки остались свидетельством внимательного изучения книг поэтом(5).

"Песня о Георгии Черном", написанная в повествовательной форме десятистопным стихом, излюбленным размером сербских эпических песен, рассказывает от убийстве Георгием Петровичем своего отца. Впервые эту версию, остающуюся недоказанным фактом, ввел в русскую литературу Д. Н. Бантыш-Каменский, издавший в 1810 году книгу "Путешествие в Молдавию, Валахию и Сербию". Автор не встречался с Карагеоргием, но привел рассказы о нем его соплеменников. В описании ситуации А. С. Пушкин близок к версии, изложенной в этой книге(6).

Отец, "старый Петро", укоряет сына, не веря в возможность успешной борьбы с султаном, с белградским пашой:

Пропадай ты себе, окаянный,
Да зачем ты всю Сербию губишь?

Встречая упорное противостояние Георгия, отец направляется в Белград с намерением

Туркам выдать ослушного сына,
Объявить убежище сербов.

Трижды Георгий предпринимает безуспешные попытки остановить отца. Сначала он увещевает его, затем бросается на колени с мольбой:

Воротись, ради господа бога:
Не введи ты меня в искушенье!

После тщетной попытки удержать отца силой Георгий убивает его. Психологическое напряжение достигает кульминации, когда отец обращается к сыну со словами: "Помоги мне, Георгий, я ранен!" - и падает бездыханным. Песня завершается воплем матери:

Будь же богом проклят ты, черный,
Коль убил ты отца родного!

В заключительных строках песни:

С той поры Георгий Петрович
У людей называется Черный

- лаконично обобщается оценка самим народом якобы совершившегося факта (Т. II. С. 335-336).

За трагическим столкновением отца и сына, у каждого из которых была своя "правда", вставал вопрос о нравственном пределе насильственных действий в достижении свободы.

С циклом "Песни западных славян" связан черновой набросок А. С. Пушкина "Менко Вуич грамоту пишет". Незавершенное стихотворение было посвящено гибели Карагеоргия. Вуич предупреждает вождя:

Берегися, Черный Георгий,
Над тобой подымается туча,
Ярый враг извести тебя хочет,
Недруг хитрый, Милош Обренович.

В реакции Карагеоргия получает выражение его характер:

Осердился Георгий Петрович,
Засверкали черные очи,
Нахмурились черные брови... (Т. II. С. 512).

В черновом наброске просматриваются очертания мощной личности Карагеоргия и сочувственного отношения к нему русского поэта.

А. С. Пушкин занимался переводом оригинальных сербских народных песен. В цикл "Песни западных славян" вошли переводы двух песен: "Сестра и братья" и "Соловей". А. С. Пушкин сам свидетельствовал в примечании, что песню "Сестра и братья" он перевел из собрания Караджича (Т. II. С. 350). В первом томе второго издания сербских народных песен (1824) осталась закладка поэта на странице народной песни "Бог никому не остается должен". К этому изданию восходит и вторая переведенная поэтом песня - в оригинале "Три величайших печали". Считается, что незаконченный отрывок "Не видала ль, девица, коня моего?" имеет также первоисточником сербскую песню "Конь сердится на хозяина", напечатанную в том же сборнике Караджича. Отрывок "Что белеет на горе зеленой?" восходит к книге Фортиса, где впервые была напечатана в оригинале и переводе на итальянский язык знаменитая югославянская мусульманская песня "Хасанагиница". Перевод отрывка из нее, сделанный А. С. Пушкиным, вероятно, основывался на французской версии Мериме(7). Увлечение поэта сербской поэзией проявилось, в частности, в том, что он напечатал в 1835 году в журнале "Библиотека для чтения" свое стихотворение, известное по первой строке "Что ты ржешь, мой конь ретивый", под названием "Сербская песня".

Сербские сюжеты присутствуют и в прозаических сочинениях А. С. Пушкина. Прежде всего это касается "Истории Петра I", подготовительный текст которой был написан в 1835 году.

В своем труде А. С. Пушкин упомянул ряд видных представителей сербского народа - современников Петра I, коснулся их деятельности и связей с Россией. В контексте российско-черногорских отношений петровского времени в подготовительном тексте упомянут Данило Петрович Негош. В разделе, посвященном событиям 1715 года, говорится: "Черногорский митрополит Даниил Негуш, приезжавший к Петру с жалобами и просьбами, отпущен с обещаниями и деньгами. Петр советовал черногорцам, бунтовавшим в 1711 году, помириться с Турцией, а в случае войны опять взбунтоваться etc., сношения с Черногорией продолжались и потом" (Т. VIII. С. 256).

Другим сербом, отмеченным Пушкиным в "Истории Петра I", был карловацкий митрополит Мойсие Петрович с его напористым стремлением наладить школьное дело у сербов. Повествуя о деятельности Петра I в 1724 году, А. С. Пушкин записал: "Метр в сие время (в июне. - И. Л.) послал по просьбе сербского архиерея Моисея Петровича ризницы, книги церковные etc., учителей также. Для учения детей славянскому и латинскому языку послан синодский переводчик Максим Суворов" (Т. VIII. С. 334). А. С. Пушкин опирался на издание Голикова(8).

Митрополит Мойсие Петрович, возглавлявший Карловацкую, а затем и Белградскую митрополии, когда Сербия по Пожаревацкому миру 1719 года перешла под власть Габсбургов, дважды тайно писал Петру I, в 1722 и 1724 годах. Он просил о помощи местной православной церкви в богослужебной и образовательной деятельности. В 1725 году в город Сремски Карловци, церковный и культурный центр сербства в Габсбургской монархии, приехал Максим Суворов. Он положил начало развитию школьного образования у сербов.

А. С. Пушкин кратко и точно отразил культурную ситуацию у сербов в первой четверти XVIII века: понимание сербским православным иерархом в австрийских пределах необходимости создания сербской школы, нехватку книг, отсутствие учителей и помощь России в образовательном деле. В насыщенной событиями Петровской эпохе А. С. Пушкин особо выделил в рамках внешних отношений России ее контакты с сербским миром, упомянул о важных проявлениях русско-сербских связей.

В поле зрения А. С. Пушкина находились видные сербы, переехавшие на постоянное жительство в Россию и включившиеся в ее жизнь. Среди них был Савва Владиславич, получивший в России прибавление к фамилии - Рагузинский.

Савва Лукич Владиславич Рагузинский, уроженец Герцеговины, одно время жил в Дубровнике (Рагузе). С 1702 года он постоянно поселился в Москве, стал надворным советником, выдающимся российским дипломатом. Он занимался также коммерцией, пользуясь жалованной грамотой, выданной ему в 1703 году на право свободной торговли в Азове и Малой России. С. Владиславич сыграл важную роль в дипломатической жизни России, развитии ее отношений с югославянскими народами в первой трети XVIII века.

А. С. Пушкин в связи с подготовкой Петра I к походу против Турции в 1711 году писал: "Тогда явился к Петру некто Савва Владиславлевич, родом рагузинец; он был в Константинополе агентом Толстого (постоянного представителя России в Османской империи. - И. Л.); Петр принял его милостиво; Рагузинский (так он стал называться) советовал сослаться с черногорцами и прочими славянскими племенами; Петр и отправил им грамоту, приглашая их на оттоманов" (Т. VIII. С. 191).

Пушкин, вскользь заметив о расположении Петра I к Рагузинскому, показал его как приближенного русского царя. В сочинении вырисовывался исторический портрет деятельного, много сделавшего для России серба Саввы Владиславича Рагузинского.

А. С. Пушкин довольно подробно остановился на морском сражении при мысе Гангут. Он почерпнул сведения о нем в своде Голикова, который среди прочего ссылался на труд Орфелина (9). А. С. Пушкин в числе отличившихся российских командиров назвал серба Змаевича, капитан-командора галерного флота (Т. VIII. С. 247).

Матвей (Матия) Христофорович Змаевич, родом из города Пераст в Боке Которской, поступил на русскую службу в галерный флот в 1712 году в чине капитана 1 ранга. В начале победоносного для России морского сражения 1714 года Змаевич командовал авангардом русского галерного флота, который первым начал окружение части шведской флотилии.

Внимание Пушкина занимал еще один серб - переселенец в Россию - Семен Гаврилович Зорич.

Настоящая фамилия его была Симеон Неранджич (Неранчич, Наранчич). Он родился в 1745 году в Сербии. Усыновленный двоюродным дядей М. Зоричем, переехавшим с семьей в Россию и дослужившимся здесь до генеральского чина, он принял его фамилию. Исключительной храбростью офицер С. Зорич отличался еще в годы Семилетней войны. Будучи энергичным, талантливым командиром, он имел блестящие военные успехи в екатерининскую русско-турецкую войну, но в результате тяжелых ранений попал в турецкий плен и лишь в 1775 году в результате обмена военнопленными согласно условиям Кючук-Кайнарджийского мира вернулся в Россию. За проявленные героизм и мужество российский офицер-серб был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени.

С. Зоричу было 30 лет, когда он стал адъютантом Г. А. Потемкина и был представлен Екатерине II. Прихотливой судьбе молодого, красивого и изящного полковника было угодно, чтобы он оказался в милости у нее. Вскоре Зорич стал флигель-адъютантом, получил чин генерал-майора и был осыпан щедрыми наградами. Основу его богатства, оценивавшегося более чем в 2 млн рублей, составили земельные пожалования, среди которых было местечко Шклов в Могилевской губернии, бывшее имение князей Чарторыских. Зорич получил известность за границей, стал кавалером шведского, мальтийского и польских орденов. Ему посвящались литературные произведения. Милости и почести придали фавориту излишнюю самоуверенность и пробудили дерзкие надежды на самостоятельность. Зорич не понял подлинной роли светлейшего при дворе. Не прошло и года, как он, столкнувшись с князем, "выбыл из случая".

Удаленный от двора, Зорич отправился за границу. С 1778 года бывший фаворит поселился в Шклове, превратив его в центр светской жизни на западе России. Желая придать своему имению блеск, Зорич купил в Петербурге солидную библиотеку, основал крепостной театр с драматической и балетной труппами, хором и оркестром. Зорич основал Шкловское благородное (фактически военное) училище с хорошо поставленной системой преподавания, в котором на хозяйском коште воспитывались 300 молодых дворян. Дважды в год в Шклове проходили ярмарки, собиравшие купцов из разных концов России.

Но как ни велики были богатства Зорича, расточительный образ жизни привел его состояние к краху. Еще в 1784 году он был уволен с военной службы в связи с аферой авантюристов из Далмации - графов Зановичей, которые, будучи управляющими Шклова, наладили здесь выпуск фальшивых ассигнаций. И хотя следствие признало Зорича непричастным к делу, за ним был установлен негласный надзор.

В 1796 году, после смерти Екатерины, Павел I вернул Зорича на службу, вверив ему гусарский полк и произведя в генерал-лейтенанты. Однако на этот раз Зорич, растратив казенные деньги и превысив власть над офицерами и нижними чинами, был привлечен к суду. В 1797 году Павел уволил его с военной службы и повелел ему жить в Шклове. Разоренный и опозоренный, Зорич вскоре умер в кругу бедных родственников и прихлебателей. К этому времени Шкловское имение пришло в полное расстройство и было отдано в управление. Училище перешло в руки государства, было переведено в Москву и преобразовано в Первый кадетский корпус.

В пушкинских зарисовках, окрашенных иронической интонацией, Зорич выглядит простодушным человеком, меломаном, способным в пылу чувств спутать сцену и жизнь. Поэт упоминает имя Зорича также в "Пиковой даме", в рассказе Томского о тайнах своей бабушки, старой графини: "Но вот что мне рассказывал дядя, граф Иван Ильич, и в чем он меня уверял честно. Покойный Чаплицкий, тот самый, который умер в нищете, промотав миллионы, однажды в молодости своей проиграл - помнится Зоричу - около трехсот тысяч. Он был в отчаянии. Бабушка, которая всегда была строга к шалостям молодых людей, как-то сжалилась над Чаплицким. Она дала ему три карты, с тем чтобы он поставил их одну за другою, и взяла с него честное слово впредь уже никогда не играть. Чаплицкий явился к своему победителю: они сели играть. Чаплицкий поставил на первую карту пятьдесят тысяч и выиграл соника; загнул пароли, пароли-пе - и отыгрался и остался еще в выигрыше..." (Т. V. С. 198). А. С. Пушкин вплетает личность Зорича, реальное историческое лицо, в художественную ткань "петербургской повести" как знаковую фигуру крупной азартной карточной игры.

Соприкосновение с миром сербов придало творчеству А. С. Пушкина особые черты, обогатив его философское наполнение, тематическое содержание и образный строй. Вместе с тем высказывания А. С. Пушкина о реальных сербских деятелях, художественное осмысление поэтом отдельных аспектов жизни сербов помогали и помогают исследователям более глубоко и всесторонне понять историю, характер, судьбу и нравы этого славянского народа.

ПРИМЕЧАНИЯ:

Липранди И. П. Из дневника и воспоминаний//Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников. Л. 1936. С. 212; Двойченко-Маркова Е. М. Пушкин в Молдавии и Валахии. М. 1979. С. 6, 9 и сл., 71-73.
Пушкин А. С. Собр. соч. В 10 т. М. 1974. Т. I. С. 120. Далее ссылки на том и страницу приводятся в тексте.
Томашевский Б. Пушкин и вечный мир//Неизданные материалы о Пушкине. Звезда. 1930. № 7. С. 228 и сл.
Там же. С. 229-230.
Липранди И. П. Указ. соч. С. 212, 213, 217; Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина. СПб. 1910. С. 261, 343.
Двойченко-Маркова Е. М. Указ. соч. С. 70-71.
Пушкин А. С. Собр. соч. Т. II. Примечания. С. 604-605, 630, 632; Дмитриев П. А., Сафронов Г. И. Сербия и Россия (Страницы истории культурных и научных взаимосвязей). СПб. 1997. С. 110.
Голиков И. И. Деяния Петра Великаго. М. 1788. Ч. IX. С. 110-111.
Там же. Ч. IV. С. 351 и сл.

НАША СПРАВКА

Первое сербское восстание сочеталось с русско-турецкой войной 1806-1812 годов, благодаря чему для Сербии открылась реальная перспектива освобождения. В повстанческий Белградский пашалык был отправлен крупный русский отряд, который действовал совместно с сербскими частями. Александр I в знак признания заслуг Карагеоргия наградил его орденом Св. Анны I степени и осыпанной алмазами саблей. Ему был пожалован чин генерал-лейтенанта.

Но перед угрозой вторжения Наполеона в Россию петербургское правительство было вынуждено заключить в 1812 году мир с Турцией, выговорив при этом предоставление автономии Сербии. Оставшись один на один с Портой, сербы потерпели поражение. Карагеоргий и другие руководители восстания, покинув Сербию с семьями, перебрались в Австрийскую империю. В 1814 году Карагеоргий и многие сербские старейшины с разрешения российского правительства переехали в Бессарабию.

Сербы недолго мирились со своим поражением. Весной 1815 года они вновь поднялись с оружием в руках против власти Турции под руководством Милоша Обреновича, в прошлом сподвижника Карагеоргия. Под дипломатическим давлением России Порта признала ферманами самоуправление сербов, хотя положение Сербии оставалось шатким. Новый предводитель сербов был человеком изворотливым и коварным, одержимым мыслью о наследственной княжеской власти. Но главным претендентом на княжеский престол и соперником Милоша был легендарный Карагеоргий.

Тем временем Карагеоргий с семьей и ближайшими сподвижниками жил в Хотине на русскую пенсию, ведя скромную, незаметную жизнь. Семейный быт укладывался в национальные традиции и был по-сельски прост. Но мощная натура не могла смириться с вынужденным покоем и бездействием. В 1816 году Карагеоргий посетил Петербург, где был удостоен аудиенции у Александра I, представлен царской семье и сановникам. "Придворный живописец" - известный русский художник В. Л. Боровиковский написал его поясной портрет, выдержанный в романтическом духе. Карагеоргий вызывал к себе интерес представителей разных кругов российского общества. Журналы "Сын Отечества" и "Отечественные записки" с уважением и восхищением писали о необыкновенном предводителе сербских борцов за свободу, относя его жизнь к числу "редких феноменов, которыми ознаменован конец XVIII и начало XIX столетия".

Между тем Карагеоргий в поисках путей возвращения на родину для продолжения освободительной борьбы в 1817 году вступил в контакт с тайной греческой организацией "Филики Этерия" (Дружеское общество), готовившей восстание христиан против Турции, и с ее помощью без ведома российских властей покинул Бессарабию. По прибытии в Сербию он по приказу Милоша был убит. "В последних числах июля похищено со сцены мира одно из достопамятнейших лиц в новой истории, Георгий Черный, бывший вождь сербский" - так откликнулся журнал "Вестник Европы" на гибель Карагеоргия. Его семья еще долгие годы оставалась в России.

 Отправлено: 17.05.10 22:42. Заголовок: А. С. Пушкин. Песни..

А. С. Пушкин. Песни западных славян
Александр Пушкин
ПЕСНИ ЗАПАДНЫХ СЛАВЯН

ПРЕДИСЛОВИЕ

Большая часть этих песен взята мною из книги, вышедшей в Париже в конце 1827 года, под названием La Guzla, ou choix de Poésies Illyriques, recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l'Herzégowine 1. Неизвестный издатель говорил в своем предисловии, что, собирая некогда безыскусственные песни полудикого племени, он не думал их обнародовать, но что потом, заметив распространяющийся вкус к произведениям иностранным, особенно к тем, которые в своих формах удаляются от классических образцов, вспомнил он о собрании своем и, по совету друзей, перевел некоторые из сих поэм, и проч. Сей неизвестный собиратель был не кто иной, как Мериме, острый и оригинальный писатель, автор Театра Клары Газюль, Хроники времен Карла IX, Двойной Ошибки и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской литературы. Поэт Мицкевич, критик зоркий и тонкий и знаток в славенской поэзии, не усумнился в подлинности сих песен, а какой-то ученый немец написал о них пространную диссертацию.
Мне очень хотелось знать, на чем основано изобретение странных сих песен: С. А. Соболевский, по моей просьбе, писал о том к Мериме, с которым был он коротко знаком, и в ответ получил следующее письмо:
Paris, 18 janvier 1835.
Je croyais, Monsieur, que la Guzla n'avait eu que sept lecteurs, vous, moi et le prote compris; je vois avec bien du plaisir que j'en puis compter deux de plus ce qui forme un joli total de neuf et confirme le proverbe que nul n'est prophète en son pays. Je répondrai candidement à vos questions. La Guzla a été composée par moi pour deux motifs, dont le premier était de me moquer de la couleur locale dans laquelle nous nous jetions à plein collier vers l'an de grâce 1827. Pour vous rendre compte de l'autre motif je suis obligé de vous conter une histoire. En cette même année 1827, un de mes amis et moi nous avions formé le projet de faire un voyage en Italie. Nous étions devant une carte traçant au crayon notre itinéraire; arrivés à Venise, sur la carte s'entend, et ennuyés des Anglais et des Allemands que nous rencontrions, je proposai d'aller à Trieste puis de là à Raguse. La proposition fut adoptée, mais nous étions fort légers d'argent et cette «douleur nompareille» comme dit Rabelais nous arrêtait au milieu de nos plans. Je proposai alors d'écrire d'avance notre voyage, de le vendre à un libraire et d'emloyer le prix à voir si nous nous étions beaucoup trompés. Je demandai pour ma part à colliger les poésies populaires et à les traduire, on me mit au défi, et le lendemain j'apportai à mon compagnon de voyage cinq ou six de ces traductions. Je passais l'automne à la campagne. On déjeunait à midi et je me levais à dix heures, quand j'avais fumé un ou deux cigares ne sachant que faire, avant que les femmes ne paraissent au salon, j'écrivais une ballade. Il en résulta un petit volume que je publiai en grand secret et qui mystifia deux ou trois personnes. Voici les sources où j'ai puisé cette couleur locale tant vantée: d'abord une petite brochure d'un consul de France à Banialouka. J'en ai oublié le titre, l'analyse en serait facile. L'auteur cherche à prouver que les Bosniaques sont de fiers cochons, et il en donne d'assez bonnes raisons. Il cite par-ci par-la quelques mots illyriques pour faire parade de son savoir (il en savait peut-être autant que moi). J'ai recueilli ces mots avec soin et les ai mis dans mes notes. Puis j'avais lu le chapitre intitu<l>é. De'costumi dei Morlachi, dans ie voyage en Dalmatie de Fortis. Il a donné le texte et la traduction de la complainte de la femme de Hassan Aga qui est réellement illyrique; mais cette traduction était en vers. Je me donnai une peine infinie pour avoir une traduction littérale en comparant les mots du texte qui étaient répétés avec l'interprétation de l'abbé Fortis. A force de patience, j'obtins un mot <à> mot, mais j'etais embarrassé encore sur quelques points. Je m'adressai à un de mes amis qui sait la russe. Je lui lisais le texte en le prononcant à l'italienne, et il le comprit presque entièrement. Le bon fut, que Nodier qui avait déterré Fortis et la ballade de Hassan Aga, et l'avait traduite sur la traduction poétique de l'abbé en la poétisant encore dans sa prose, Nodier cria comme un aigle que je l'avais pillé. Le premier vers illyrique est:
Scto s bieli u gorje zelenoï
Fortis a traduit:
Che mai biancheggia nel verde Bosco
Nodier a traduit bosco par plaine verdoyante; c'etait mal tomber, car on me dit que gorje veut dire colline. Voil<à> mon histoire. Faites mes excuses à M. Pouchkine. Je suis fier et honteux à la fois de l'avoir attrapé, и проч. 2
1
ВИДЕНИЕ КОРОЛЯ 1

Король ходит большими шагами
Взад и вперед по палатам;
Люди спят — королю лишь не спится:
Короля султан осаждает,
Голову отсечь ему грозится
И в Стамбул отослать ее хочет.
Часто он подходит к окошку;
Не услышит ли какого шума?
Слышит, воет ночная птица,
Она чует беду неминучу,
Скоро ей искать новой кровли
Для своих птенцов горемычных.
Не сова воет в Ключе-граде,
Не луна Ключ-город озаряет,
В церкви божией гремят барабаны,
Вся свечами озарена церковь.
Но никто барабанов не слышит,
Никто света в церкви божией не видит,
Лишь король то слышал и видел;
Из палат своих он выходит
И идет один в божию церковь.
Стал на паперти, дверь отворяет...
Ужасом в нем замерло сердце,
Но великую творит он молитву
И спокойно в церковь божию входит.
Тут он видит чудное виденье:
На помосте валяются трупы,
Между ими хлещет кровь ручьями,
Как потоки осени дождливой.
Он идет, шагая через трупы,
Кровь по щиколку 2 ему досягает...
Горе! в церкви турки и татары
И предатели, враги богумилы. 3
На амвоне сам султан безбожный,
Держит он наголо саблю,
Кровь по сабле свежая струится
С вострия до самой рукояти.
Короля незапный обнял холод:
Тут же видит он отца и брата.
Пред султаном старик бедный справа,
Униженно стоя на коленах,
Подает ему свою корону;
Слева, также стоя на коленах,
Его сын, Радивой окаянный,
Басурманскою чалмою покрытый
(С тою самою веревкою, которой
Удавил он несчастного старца),
Край полы у султана целует,
Как холоп, наказанный фалангой 4.
И султан безбожный, усмехаясь,
Взял корону, растоптал ногами
И промолвил потом Радивою:
«Будь над Боснией моей ты властелином,
Для гяур-христиан беглербеем» 5.
И отступник бил челом султану,
Трижды пол окровавленный целуя.
И султан прислужников кликнул
И сказал: «Дать кафтан Радивою! 6
Не бархатный кафтан, не парчовый,
А содрать на кафтан Радивоя
Кожу с брата его родного».
Бусурмане на короля наскочили,
Донага всего его раздели,
Атаганом ему кожу вспороли,
Стали драть руками и зубами,
Обнажили мясо и жилы,
И до самых костей ободрали,
И одели кожею Радивоя.
Громко мученик господу взмолился:
«Прав ты, боже, меня наказуя!
Плоть мою предай на растерзанье,
Лишь помилуй мне душу, Иисусе!»
При сем имени церковь задрожала,
Все внезапно утихнуло, померкло, —
Все исчезло — будто не бывало.
И король ощупью в потемках
Коё-как до двери добрался
И с молитвою на улицу вышел.
Было тихо. С высокого неба
Город белый луна озаряла.
Вдруг взвилась из-за города бомба 7,
И пошли бусурмане на приступ.
2
ЯНКО МАРНАВИЧ

Что в разъездах бей Янко Марнавич?
Что ему дома не сидится?
Отчего двух ночей он сряду
Под одною кровлей не ночует?
Али недруги его могучи?
Аль боится он кровомщенья?
Не боится бей Янко Марнавич
Ни врагов своих, ни кровомщенья.
Но он бродит, как гайдук бездомный,
С той поры, как Кирила умер.
В церкви Спаса они братовались, 8
И были по богу братья;
Но Кирила несчастливый умер
От руки им избранного брата.
Весело´е было пированье,
Много пили меду и горелки;
Охмелели, обезумели гости,
Два могучие беи побранились.
Янко выстрелил из своего пистоля,
Но рука его пьяная дрожала.
В супротивника своего не попал он,
А попал он в своего друга.
С того времени он, тоскуя, бродит,
Словно вол, ужаленный змиею.
Наконец он на родину воротился
И вошел в церковь святого Спаса.
Там день целый он молился богу,
Горько плача и жалостно рыдая.
Ночью он пришел к себе на дом
И отужинал со своей семьею,
Потом лег и жене своей молвил:
«Посмотри, жена, ты в окошко.
Видишь ли церковь Спаса отселе?»
Жена встала, в окошко поглядела
И сказала: «На дворе полночь,
За рекою густые туманы,
За туманом ничего не видно».
Повернулся Янко Марнавич
И тихонько стал читать молитву.
Помолившись, он опять ей молвил:
«Посмотри, что ты видишь в окошко?»
И жена, поглядев, отвечала:
«Вижу, вон, малый огонечек
Чуть-чуть брезжит в темноте за рекою».
Улыбнулся Янко Марнавич
И опять стал тихонько молиться.
Помолясь, он опять жене молвил:
«Отвори-ка, женка, ты окошко:
Посмотри, что там еще видно?»
И жена, поглядев, отвечала:
«Вижу я на реке сиянье,
Близится оно к нашему дому».
Бей вздохнул и с постели свалился.
Тут и смерть ему приключилась.
3
БИТВА У ЗЕНИЦЫ-ВЕЛИКОЙ 9

Радивой поднял желтое знамя:
Он идет войной на бусурмана.
А далматы, завидя наше войско,
Свои длинные усы закрутили,
Набекрень надели свои шапки
И сказали: «Возьмите нас с собою: 10
Мы хотим воевать бусурманов».
Радивой дружелюбно их принял
И сказал им: «Милости просим!»
Перешли мы заповедную речку,
Стали жечь турецкие деревни,
А жидов на деревьях вешать 11.
Беглербей со своими бошняками
Против нас пришел из Банялуки; 12
Но лишь только заржали их кони
И на солнце их кривые сабли
Засверкали у Зеницы-Великой,
Разбежались изменники далматы;
Окружили мы тогда Радивоя
И сказали: «Господь бог поможет,
Мы домой воротимся с тобою
И расскажем эту битву нашим детям».
Стали биться мы тогда жестоко,
Всяк из нас троих воинов стоил;
Кровью были покрыты наши сабли
С острия по самой рукояти.
Но когда через речку стали
Тесной кучкою мы переправляться,
Селихтар 13 с крыла на нас ударил
С новым войском, с конницею свежей.
Радивой сказал тогда нам: «Дети,
Слишком много собак-бусурманов,
Нам управиться с ними невозможно.
Кто не ранен, в лес беги скорее
И спасайся там от селихтара».
Всех-то нас оставалось двадцать,
Все друзья, родные Радивою,
Но и тут нас пало девятнадцать;
Закричал Георгий Радивою:
«Ты садись, Радивой, поскорее
На коня моего вороного;
Через речку вплавь переправляйся,
Конь тебя из погибели вымчит».
Радивой Георгия не послушал,
Наземь сел, поджав под себя ноги.
Тут враги на него наскочили,
Отрубили голову Радивою.
4
ФЕОДОР И ЕЛЕНА

........................................................
........................................................
Стамати был стар и бессилен,
А Елена молода и проворна;
Она так-то его оттолкнула,
Что ушел он охая да хромая.
Поделом тебе, старый бесстыдник!
Ай да баба! отделалась славно!
Вот Стамати стал думать думу:
Как ему погубить бы Елену?
Он к жиду лиходею приходит,
От него он требует совета.
Жид сказал: «Ступай на кладбище,
Отыщи под каменьями жабу
И в горшке сюда принеси мне».
На кладбище приходит Стамати,
Отыскал под каменьями жабу 14
И в горшке жиду ее приносит.
Жид на жабу проливает воду,
Нарекает жабу Иваном
(Грех велик христианское имя
Нарещи такой поганой твари!).
Они жабу всю потом искололи,
И ее — ее ж кровью напоили;
Напоивши, заставили жабу
Облизать поспелую сливу.
И Стамати мальчику молвил:
«Отнеси ты Елене эту сливу
От моей племянницы в подарок».
Принес мальчик Елене сливу,
А Елена тотчас ее съела.
Только съела поганую сливу,
Показалось бедной молодице,
Что змия у ней в животе шевелится.
Испугалась молодая Елена;
Она кликнула сестру свою меньшую.
Та ее молоком напоила,
Но змия в животе все шевелилась.
Стала пухнуть прекрасная Елена,
Стали баить: Елена брюхата.
Каково-то будет ей от мужа,
Как воротится он из-за моря!
И Елена стыдится и плачет,
И на улицу выйти не смеет,
День сидит, ночью ей не спится,
Поминутно сестрице повторяет:
«Что скажу я милому мужу?»
Круглый год проходит, и — Феодор
Воротился на свою сторонку.
Вся деревня бежит к нему навстречу,
Все его приветно поздравляют;
Но в толпе не видит он Елены,
Как ни ищет он ее глазами.
«Где ж Елена?» — наконец он молвил;
Кто смутился, а кто усмехнулся,
Но никто не отвечал ни слова.
Пришел он в дом свой, — и видит,
На постеле сидит его Елена.
«Встань, Елена», — говорит Феодор.
Она встала, — он взглянул сурово.
«Господин ты мой, клянусь богом
И пречистым именем Марии,
Пред тобою я не виновата,
Испортили меня злые люди».
Но Феодор жене не поверил:
Он отсек ей голову по плечи.
Отсекши, он сам себе молвил:
«Не сгублю я невинного младенца,
Из нее выну его живого,
При себе воспитывать буду.
Я увижу, на кого он походит,
Так наверно отца его узнаю
И убью своего злодея».
Распорол он мертвое тело.
Что ж! — на место милого дитяти,
Он черную жабу находит.
Взвыл Феодор: «Горе мне, убийце!
Я сгубил Елену понапрасну:
Предо мной она была невинна,
А испортили ее злые люди».
Поднял он голову Елены,
Стал ее целовать умиленно,
И мертвые уста отворились,
Голова Елены провещала:
«Я невинна. Жид и старый Стамати
Черной жабой меня окормили».
Тут опять уста ее сомкнулись,
И язык перестал шевелиться.
И Феодор Стамати зарезал,
А жида убил, как собаку,
И отпел по жене панихиду.
5
ВЛАХ В ВЕНЕЦИИ 15

Как покинула меня Парасковья,
И как я с печали промотался,
Вот далмат пришел ко мне лукавый:
«Ступай, Дмитрий, в морской ты город,
Там цехины, что у нас каменья.
Там солдаты в шелковых кафтанах,
И только что пьют да гуляют:
Скоро там ты разбогатеешь
И воротишься в шитом долимане
С кинжалом на серебряной цепочке.
И тогда-то играй себе на гуслях;
Красавицы побегут к окошкам
И подарками тебя закидают.
Эй, послушайся! отправляйся морем;
Воротись, когда разбогатеешь».
Я послушался лукавого далмата.
Вот живу в этой мраморной лодке,
Но мне скучно, хлеб их мне, как камень,
Я неволен, как на привязи собака.
Надо мною женщины смеются,
Когда слово я по-нашему молвлю;
Наши здесь язык свой позабыли,
Позабыли и наш родной обычай;
Я завял, как пересаженный кустик.
Как у нас бывало кого встречу,
Слышу: «Здравствуй, Дмитрий Алексеич!»
Здесь не слышу доброго привета,
Не дождуся ласкового слова;
Здесь я точно бедная мурашка,
Занесенная в озеро бурей.
6
ГАЙДУК ХРИЗИЧ

В пещере, на острых каменьях
Притаился храбрый гайдук Хризич 16.
С ним жена его Катерина,
С ним его два милые сына,
Им нельзя из пещеры выйти.
Стерегут их недруги злые.
Коли чуть они голову подымут,
В них прицелятся тотчас сорок ружей.
Они три дня, три ночи не ели,
Пили только воду дождевую,
Накопленную во впадине камня.
На четвертый взошло красно солнце,
И вода во впадине иссякла.
Тогда молвила, вздохнувши, Катерина:
«Господь бог! помилуй наши души!» —
И упала мертвая на землю.
Хризич, глядя на нее, не заплакал,
Сыновья плакать при нем не смели;
Они только очи отирали,
Как от них отворачивался Хризич.
В пятый день старший сын обезумел,
Стал глядеть он на мертвую матерь,
Будто волк на спящую ко´зу.
Его брат, видя то, испугался.
Закричал он старшему брату:
«Милый брат! не губи свою душу;
Ты напейся горячей моей крови,
А умрем мы голодною смертью,
Станем мы выходить из могилы
Кровь сосать наших недругов спящих» 17.
Хризич встал и промолвил; «Полно!
Лучше пуля, чем голод и жажда».
И все трое со скалы в долину
Сбежали, как бешеные волки.
Семерых убил из них каждый,
Семью пулями каждый из них прострелен;
Головы враги у них отсекли
И на копья свои насадили, —
А и тут глядеть на них не смели.
Так им страшен был Хризич с сыновьями.
7
ПОХОРОННАЯ ПЕСНЯ
Иакинфа Маглановича 18

С богом, в дальнюю дорогу!
Путь найдешь ты, слава богу.
Светит месяц; ночь ясна;
Чарка выпита до дна.
Пуля легче лихорадки;
Волен умер ты, как жил.
Враг твой мчался без оглядки;
Но твой сын его убил.
Вспоминай нас за могилой,
Коль сойдетесь как-нибудь;
От меня отцу, брат милый,
Поклониться не забудь!
Ты скажи ему, что рана
У меня уж зажила;
Я здоров, — и сына Яна
Мне хозяйка родила.
Деду в честь он назвав Яном;
Умный мальчик у меня;
Уж владеет атаганом
И стреляет из ружья.
Дочь моя живет в Лизгоре;
С мужем ей не скучно там.
Тварк ушел давно уж в море;
Жив иль нет, — узнаешь сам.
С богом, в дальнюю дорогу!
Путь найдешь ты, слава богу.
Светит месяц; ночь ясна;
Чарка выпита до дна.
8
МАРКО ЯКУБОВИЧ

У ворот сидел Марко Якубович;
Перед ним сидела его Зоя,
А мальчишка их играл у порогу.
По дороге к ним идет незнакомец,
Бледен он и чуть ноги волочит,
Просит он напиться, ради бога.
Зоя встала и пошла за водою,
И прохожему вынесла ковшик,
И прохожий до дна его выпил.
Вот, напившись, говорит он Марке:
«Это что под горою там видно?»
Отвечает Марко Якубович:
«То кладбище наше родовое».
Говорит незнакомый прохожий:
«Отдыхать мне на вашем кладбище,
Потому что мне жить уж не долго».
Тут широкий розвил он пояс,
Кажет Марке кровавую рану.
«Три дня, молвил, ношу я под сердцем
Бусурмана свинцовую пулю.
Как умру, ты зарой мое тело
За горой, под зеленою ивой.
И со мной положи мою саблю,
Потому что я славный был воин».
Поддержала Зоя незнакомца,
А Марко стал осматривать рану.
Вдруг сказала молодая Зоя:
«Помоги мне, Марко, я не в силах
Поддержать гостя нашего доле».
Тут увидел Марко Якубович,
Что прохожий на руках ее умер.
Марко сел на коня вороного,
Взял с собою мертвое тело
И поехал с ним на кладбище.
Там глубокую вырыли могилу
И с молитвой мертвеца схоронили.
Вот проходит неделя, другая,
Стал худеть сыночек у Марка;
Перестал он бегать и резвиться,
Все лежал на рогоже да охал.
К Якубовичу калуер приходит, —
Посмотрел на ребенка и молвил:
«Сын твой болен опасною болезнью;
Посмотри на белую его шею:
Видишь ты кровавую ранку?
Это зуб вурдалака 19, поверь мне».
Вся деревня за старцем калуером
Отправилась тотчас на кладбище;
Там могилу прохожего разрыли,
Видят, — труп румяный и свежий, —
Ногти выросли, как вороньи когти,
А лицо обросло бородою,
Алой кровью вымазаны губы, —
Полна крови глубокая могила.
Бедный Марко колом замахнулся,
Но мертвец завизжал и проворно
Из могилы в лес бегом пустился.
Он бежал быстрее, чем лошадь,
Стременами острыми язвима;
И кусточки под ним так и гнулись,
А суки дерев так и трещали,
Ломаясь, как замерзлые прутья.
Калуер могильною землею 20
Ребенка больного всего вытер,
И весь день творил над ним молитвы.
На закате красного солнца
Зоя мужу своему сказала:
«Помнишь? ровно тому две недели,
В эту пору умер злой прохожий».
Вдруг собака громко завыла,
Отворилась дверь сама собою,
И вошел великан, наклонившись,
Сел он, ноги под себя поджавши,
Потолка головою касаясь.
Он на Марка глядел неподвижно,
Неподвижно глядел на него Марко,
Очарован ужасным его взором;
Но старик, молитвенник раскрывши,
Запалил кипарисную ветку,
И подул дым на великана.
И затрясся вурдалак проклятый,
В двери бросился и бежать пустился,
Будто волк, охотником гонимый.
На другие сутки в ту же пору
Лес залаял, дверь отворилась,
И вошел человек незнакомый.
Был он ростом, как цесарский рекрут.
Сел он молча и стал глядеть на Марка;
Но старик молитвой его про´гнал.
В третий день вошел карлик малый, —
Мог бы он верхом сидеть на крысе,
Но сверкали у него злые глазки.
И старик в третий раз его про´гнал,
И с тех пор уж он не возвращался.
9
БОНАПАРТ И ЧЕРНОГОРЦЫ

«Черногорцы? что такое? —
Бонапарте вопросил. —
Правда ль: это племя злое,
Не боится наших сил?
Так раскаятся ж нахалы:
Объявить их старшинам,
Чтобы ружья и кинжалы
Все несли к моим ногам».
Вот он шлет на нас пехоту
С сотней пушек и мортир,
И своих мамлюков роту,
И косматых кирасир.
Нам сдаваться нет охоты, —
Черногорцы таковы!
Для коней и для пехоты
Камни есть у нас и рвы...
Мы засели в наши норы
И гостей незваных ждем, —
Вот они вступили в горы,
Истребляя все кругом.
........................................................
........................................................
Идут тесно под скалами.
Вдруг смятение!.. Глядят:
У себя над головами
Красных шапок видят ряд.
«Стой! пали! Пусть каждый сбросит
Черногорца одного.
Здесь пощады враг не просит:
Не щадите ж никого!»
Ружья грянули, — упали
Шапки красные с шестов:
Мы под ними ниц лежали,
Притаясь между кустов.
Дружным залпом отвечали
Мы французам. — «Это что? —
Удивясь, они сказали, —
Эхо, что ли?» Нет, не то!
Их полковник повалился.
С ним сто двадцать человек.
Весь отряд его смутился,
Кто, как мог, пустился в бег.
И французы ненавидят
С той поры наш вольный край
И краснеют, коль завидят
Шапку нашу невзначай.
10
СОЛОВЕЙ

Соловей мой, соловейко,
Птица малая лесная!
У тебя ль, у малой птицы,
Незаменные три песни,
У меня ли, у молодца,
Три великие заботы!
Как уж первая забота —
Рано молодца женили;
А вторая-то забота —
Ворон конь мой притомился;
Как уж третья-то забота —
Красну-девицу со мною
Разлучили злые люди.
Вы копайте мне могилу
Во поле, поле широком,
В головах мне посадите
Алы цветики-цветочки,
А в ногах мне проведите
Чисту воду ключевую.
Пройдут мимо красны девки,
Так сплетут себе веночки.
Пойдут мимо стары люди,
Так воды себе зачерпнут.
11
ПЕСНЯ О ГЕОРГИИ ЧЕРНОМ

Не два волка в овраге грызутся,
Отец с сыном в пещере бранятся.
Старый Петро сына укоряет:
«Бунтовщик ты, злодей проклятый!
Не боишься ты господа бога,
Где тебе с султаном тягаться,
Воевать с белградским пашою!
Аль о двух головах ты родился?
Пропадай ты себе, окаянный,
Да зачем ты всю Сербию губишь?»
Отвечает Георгий угрюмо:
«Из ума, старик, видно, выжил,
Коли лаешь безумные речи».
Старый Петро пуще осердился,
Пуще он бранится, бушует.
Хочет он отправиться в Белград,
Туркам выдать ослушного сына,
Объявить убежище сербов.
Он из темной пещеры выходит;
Георгий старика догоняет:
«Воротися, отец, воротися!
Отпусти мне невольное слово».
Старый Петро не слушает, грозится:
«Вот ужо, разбойник, тебе будет!»
Сын ему вперед забегает,
Старику кланяется в ноги.
Не взглянул на сына старый Петро.
Догоняет вновь его Георгий
И хватает за сивую косу.
«Воротись, ради господа бога:
Не введи ты меня в искушенье!»
Отпихнул старик его сердито
И пошел по белградской дороге.
Горько, горько Георгий заплакал,
Пистолет из-за пояса вынул,
Взвел курок, да и выстрелил тут же.
Закричал Петро, зашатавшись:
«Помоги мне, Георгий, я ранен!»
И упал на дорогу бездыханен.
Сын бегом в пещеру воротился;
Его мать вышла ему навстречу.
«Что, Георгий, куда делся Петро?»
Отвечает Георгий сурово:
«За обедом старик пьян напился
И заснул на белградской дороге» 21.
Догадалась она, завопила:
«Будь же богом проклят ты, черный,
Коль убил ты отца родного!»
С той поры Георгий Петрович
У людей прозывается Черный.
12
ВОЕВОДА МИЛОШ

Над Сербией смилуйся ты, боже!
Заедают нас волки янычары!
Без вины нам головы режут,
Наших жен обижают, позорят,
Сыновей в неволю забирают,
Красных девок заставляют в насмешку
Распевать зазорные песни
И плясать басурманские пляски.
Старики даже с нами согласны:
Унимать нас они перестали, —
Уж и им нестерпимо насилье.
Гусляры нас в глаза укоряют:
Долго ль вам мирволить янычарам?
Долго ль вам терпеть оплеухи?
Или вы уж не сербы, — цыганы?
Или вы не мужчины, — старухи?
Вы бросайте ваши белые домы,
Уходите в Велийское ущелье, —
Там гроза готовится на турок,
Там дружину свою собирает
Старый сербин, воевода Милош.
13
ВУРДАЛАК

Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышит,
Спотыкаясь, чуть бредет
По могилам; вдруг он слышит, —
Кто-то кость, ворча, грызет.
Ваня стал; — шагнуть не может.
Боже! думает бедняк,
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.

Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.

Что же? вместо вурдалака —
(Вы представьте Вани злость!)
В темноте пред ним собака
На могиле гложет кость.
14
СЕСТРА И БРАТЬЯ 22

Два дубочка выростали рядом,
Между ими тонковерхая елка.
Не два дуба рядом выростали,
Жили вместе два братца родные:
Один Павел, а другой Радула.
А меж ими сестра их Елица.
Сестру братья любили всем сердцем,
Всякую ей оказывали милость;
Напоследок ей нож подарили
Золоченый в серебряной оправе.
Огорчилась молодая Павлиха
На золовку, стало ей завидно;
Говорит она Радуловой любе:
«Невестушка, по богу сестрица!
Не знаешь ли ты зелия такого,
Чтоб сестра омерзела братьями?»
Отвечает Радулова люба:
«По богу сестра моя, невестка,
Я не знаю зелия такого;
Хоть бы знала, тебе б не сказала;
И меня братья мои любили,
И мне всякую оказывали милость».
Вот пошла Павлиха к водопою
Да зарезала коня вороного
И сказала своему господину:
«Сам себе на зло сестру ты любишь,
На беду даришь ей подарки:
Извела она коня вороного».
Стал Елицу допытывать Павел:
«За что это? скажи бога ради».
Сестра брату с плачем отвечает:
«Не я, братец, клянусь тебе жизнью,
Клянусь жизнью твоей и моею!»
В ту пору брат сестре поверил.
Вот Павлиха пошла в сад зеленый,
Сивого сокола там заколола
И сказала своему господину:
«Сам себе на зло сестру ты любишь,
На беду даришь ты ей подарки:
Ведь она сокола заколола».
Стал Елицу допытывать Павел:
«За что это? скажи бога ради».
Сестра брату с плачем отвечает:
«Не я, братец, клянусь тебе жизнью,
Клянусь жизнью твоей и моею!»
И в ту пору брат сестре поверил.
Вот Павлиха по вечеру поздно
Нож украла у своей золовки
И ребенка своего заколола
В колыбельке его золоченой.
Рано утром к мужу прибежала,
Громко воя и лицо терзая.
«Сам себе на зло сестру ты любишь,
На беду даришь ты ей подарки:
Заколола у нас она ребенка.
А когда еще ты мне не веришь,
Осмотри ты нож ее злаченый».
Вскочил Павел, как услышал это,
Побежал к Елице во светлицу:
На перине Елица почивала,
В головах нож висел злаченый.
Из ножен вынул его Павел, —
Нож злаченый весь был окровавлен.
Дернул он сестру за белу руку:
«Ой, сестра, убей тебя боже!
Извела ты коня вороного
И в саду сокола заколола,
Да за что ты зарезала ребенка?»
Сестра брату с плачем отвечает:
«Не я, братец, клянусь тебе жизнью,
Клянусь жизнью твоей и моею!
Коли ж ты не веришь моей клятве,
Выведи меня в чистое поле,
Привяжи к хвостам коней борзых,
Пусть они мое белое тело
Разорвут на четыре части».
В ту пору брат сестре не поверил;
Вывел он ее в чистое поле,
Привязал ко хвостам коней борзых
И погнал их по чистому полю.
Где попала капля ее крови,
Выросли там алые цветочки;
Где осталось ее белое тело,
Церковь там над ней соорудилась.
Прошло малое после того время,
Захворала молодая Павлиха.
Девять лет Павлиха все хворает, —
Выросла трава сквозь ее кости,
В той траве лютый змей гнездится,
Пьет ей очи, сам уходит к ночи.
Люто страждет молода Павлиха;
Говорит она своему господину:
«Слышишь ли, господин ты мой, Павел,
Сведи меня к золовкиной церкви,
У той церкви авось исцелюся».
Он повел ее к сестриной церкви,
И как были они уже близко,
Вдруг из церкви услышали голос:
«Не входи, молодая Павлиха,
Здесь не будет тебе исцеленья».
Как услышала то молодая Павлиха,
Она молвила своему господину:
«Господин ты мой! прошу тебя богом,
Не веди меня к белому дому,
А вяжи меня к хвостам твоих ко´ней
И пусти их по чистому полю».
Своей любы послушался Павел,
Привязал ее к хвостам своих ко´ней
И погнал их по чистому полю.
Где попала капля ее крови,
Выросло там тернье да крапива;
Где осталось ее белое тело,
На том месте озеро провалило.
Воров конь по озеру выплывает,
За конем золоченая люлька,
На той люльке сидит сокол-птица,
Лежит в люльке маленькой мальчик;
Рука матери у него под горлом,
В той руке теткин нож золоченый.
15
ЯНЫШ КОРОЛЕВИЧ 23

Полюбил королевич Яныш
Молодую красавицу Елицу,
Любит он ее два красные лета,
В третье лето вздумал он жениться
На Любусе, чешской королевне.
С прежней любой идет он проститься.
Ей приносит с червонцами черес,
Да гремучие серьги золотые,
Да жемчужное тройное ожерелье;
Сам ей вдел он серьги золотые,
Навязал на шею ожерелье,
Дал ей в руки с червонцами черес,
В обе щеки поцеловал молча
И поехал своею дорогой.
Как одна осталася Елица,
Деньги наземь она пометала,
Из ушей выдернула серьги,
Ожерелье надвое разорвала,
А сама кинулась в Мораву.
Там на дне молодая Елица
Водяною царицей очнулась
И родила маленькую дочку,
И ее нарекла Водяницей.
Вот проходят три года и боле,
Королевич ездит на охоте,
Ездит он по берегу Моравы;
Захотел он коня вороного
Напоить студеною водою.
Но лишь только запененную морду
Сунул конь в студеную воду,
Из воды вдруг высунулась ручка:
Хвать коня за узду золотую!
Конь отдернул голову в испуге,
На узде висит Водяница,
Как на уде пойманная рыбка, —
Конь кружится по чистому лугу,
Потрясая уздой золотою;
Но стряхнуть Водяницы не может.
Чуть в седле усидел королевич,
Чуть сдержал коня вороного,
Осадив могучею рукою.
На траву Водяница прыгнула.
Говорит ей Яныш королевич:
«Расскажи, какое ты творенье:
Женщина ль тебя породила,
Иль богом проклятая Вила?»
Отвечает ему Водяница:
«Родила меня молодая Елица,
Мой отец Яныш королевич,
А зовут меня Водяницей».
Королевич при таком ответе
Соскочил с коня вороного,
Обнял дочь свою Водяницу
И, слезами заливаясь, молвил:
«Где, скажи, твоя мать Елица?
Я слыхал, что она потонула».
Отвечает ему Водяница:
«Мать моя царица водяная;
Она властвует над всеми реками,
Над реками и над озерами;
Лишь не властвует она синим морем,
Синим морем властвует Див-Рыба«.
Водянице молвил королевич:
«Так иди же к водяной царице
И скажи ей: Яныш королевич
Ей поклон усердный посылает
И у ней свидания просит
На зеленом берегу Моравы.
Завтра я заеду за ответом».
Они после того расстались.
Рано утром, чуть заря зарделась,
Королевич над рекою ходит;
Вдруг из речки, по белые груди,
Поднялась царица водяная
И сказала: «Яныш королевич,
У меня свидания просил ты:
Говори, чего еще ты хочешь?»
Как увидел он свою Елицу,
Разгорелись снова в нем желанья,
Стал манить ее к себе на берег.
«Люба ты моя, млада Елица,
Выдь ко мне на зеленый берег,
Поцелуй меня по-прежнему сладко,
По-прежнему полюблю тебя крепко».
Королевичу Елица не внимает,
Не внимает, головою кивает:
«Нет, не выду, Яныш королевич,
Я к тебе на зеленый берег.
Слаще прежнего нам не целоваться,
Крепче прежнего меня не полюбишь.
Расскажи-ка мне лучше хорошенько,
Каково, счастливо ль поживаешь
С новой любой, с молодой женою?»
Отвечает Яныш королевич:
«Против солнышка луна не пригреет,
Против милой жена не утешит».
16
КОНЬ

«Что ты ржешь, мой конь ретивый,
Что ты шею опустил,
Не потряхиваешь гривой,
Не грызешь своих удил?
Али я тебя не холю?
Али ешь овса не вволю?
Али сбруя не красна?
Аль поводья не шелковы,
Не серебряны подковы,
Не злачены стремена?»
Отвечает конь печальный:
«Оттого я присмирел,
Что я слышу топот дальный,
Трубный звук и пенье стрел;
Оттого я ржу, что в поле
Уж не долго мне гулять,
Проживать в красе и в холе,
Светлой сбруей щеголять;
Что уж скоро враг суровый
Сбрую всю мою возьмет
И серебряны подковы
С легких ног моих сдерет;
Оттого мой дух и ноет,
Что наместо чепрака
Кожей он твоей покроет
Мне вспотевшие бока».
ПРИМЕЧАНИЯ

1 Фома I был тайно умерщвлен своими двумя сыновьями Стефаном и Радивоем в 1460 году. Стефан ему наследовал. Радивой, негодуя на брата за похищение власти, разгласил ужасную тайну и бежал в Турцию к Магомету II. Стефан, по внушению папского легата, решился воевать с турками. Он был побежден и бежал в Ключ-город, где Магомет осадил его. Захваченный в плен, он не согласился принять магометанскую веру, и с него содрали кожу.
2 Щиколодка, по московскому наречию щиколка.
3 Так называют себя некоторые иллирийские раскольники.
4 Фаланга, палочные удары по пятам.
5 Радивой никогда не имел этого сана; и все члены королевского семейства истреблены были султаном.
6 Кафтан, обыкновенный подарок султанов.
7 Анахронизм.
8 Трогательный обычай братования, у сербов и других западных славян, освящается духовными обрядами.
9 Неизвестно, к какому происшествию относится эта песня.
10 Потеря сражения приписывается далматам, ненавистным для влахов.
11 Жиды в турецких областях суть вечные предметы гонения и ненависти. Во время войны им доставалось от мусульман и христиан. Участь их, замечает В. Скотт, походит на участь летучей рыбы. — Мериме.
12 Банялука, прежняя столица Боснийского пашалыка.
13 Селихтар, меченосец.
14 Все народы почитали жабу ядовитым животным.
15 Мицкевич перевел и украсил эту песню.
16 Гайдук, глава, начальник. Гайдуки не имеют пристанища и живут разбоями.
17 Западные славяне верят существованию упырей (vampire). См. песню о Марке Якубовиче.
18 Мериме поместил в начале своей Guzla известие о старом гусляре Иакинфе Маглановиче; неизвестно, существовал ли он когда-нибудь; но статья его биографа имеет необыкновенную прелесть оригинальности и правдоподобия. Книга Мериме редка, и читатели, думаю, с удовольствием найдут здесь жизнеописание славянина-поэта.

 Отправлено: 23.05.10 22:08. Заголовок: Я вас любил Я ва..

 Отправлено: 23.05.10 22:09. Заголовок: Ancar U pustinji, ..

Ancar

U pustinji, sred peska vrela,
Jedini u svoj vaseljeni
Ko strašni stražar Ancar na sten
Stoji od sunca što je svela.
Rodi ga stepa u žedne dane,
u ljutome ga gnevu goji,
Pa zelene i mrtve grane
I koren otrovom mu poji.
Kroz koru otrov stalno teče,
U podne topi se od žara,
A kad prohladno padne veče
U smolu gustu on se stvara.
To drvo odmor ptici nije,
Tigar ne oštri uza nj ralje,
Tek vihor što se pustom vije
Dirne ga krilom pa bež' dalje.
A kad oblak daždom mije
Njegov učmali, tužni list,
Otrovana se kiše slije
I truje pesak nevin, čist.

Besi

Kolutaju magluštine,
Mesec gubi svoju moć,
Sneg se vitla sa visine, -
Mutno nebo, mutna noć.
Saonice stepom klize,
Zvonce zvoni cin - cilin,
Na tom putu mor'o bi se
Užasnuti svaki džin.
''Teraj momče!'' - ''Zalud muke;
Konj zaspao, kajas krut;
Mrzne mi se već i ruka,
A ne vidim nigde put.
Propašćemo, - zlo je, zlo je,
Kucnuo nam je zadnji čas.
Pred nama se hale roje,
Besi skaču oko nas.''
''Eno jedan zube kesi;
Drugi me je pljuno - hu!
To su besi, to su besi,
Raduju se našem zlu.
Sad je jedan trč'o levo,
Konje gur'o u prolom,
A drugi je okom sevo
Nakom vatrom paklenom.''
Kolutaju magluštine,
Mesec gubi svoju moć,
Sneg se vitla sa visine -
Mutno nebo. mutna noć.
Sad ni mači - jao, jao!
Opet zasta zvona zvuk.
''Šta je ono?'' - ''Bog bi znao -
Neka klada, - il' je vuk.''
Sikću, pište noćne strave,
U grud'ma ti hrabrost mre;
Konji ržu dižeć' glave -
Kakva j' ono avet, gle!
Lete konji k'o pomamni,
K'o da j' orkan odstrag;
Iza onih jela tamni'
Cereka se neki vrag.
Iz daljine nešto kulja,
Ne znam je li dim il' sen;
A urliče neka rulja
Vrteći se u vreten.
Čudna huka, čudna buka,
Ne znam uzrok, ne znam smer, -
Sahranjuju l' kakvog smuka,
Il' udaje daba kćer!
Kolutaju magluštine,
Mesec gubi svoju moć,
Sneg vitla sa visine -
Mutno nebo, mutna noć.
Razuzdani besi lete,
Raduju se našem zlu,
Krici njine pesme klete
Kroz srce mi prodiru.

Al' gle, čoveku čovek reče,
Drveta toga da se lati,
I čovek pođe kad padne veče
A s otrovom se zorom vrati.
On smrtonosnu smolu nosi,
S učmalim lisjem kobnu granu
I znoj mu bledo čelo rosi,
Kad zadihan u šator banu.
Kad gospodaru svome dade
Granu sa jedom ovim kobnim,
Ko mačem posečen on pade
I zaspa snom dubokim, grobnim.
A knez u otvor strele spusti
I ljuta smola u njih uđe,
I srt on s njinog vrha pusti
Na susede i zemlje tuđe.

Cvijetak

Uveli cvijetak bezmirisni
pušten u knjizi gledam ja.
I gle, već mnoštvom čudnih misli
duša se moja puni sva.
Kog proljeća je cvao cvatom
i čijom rukom skršen bi?
Da l' poznatom il’ nepoznatom?
Zašto ga ovdje ostavi?
Možda za spomen na poznanstvo
il’ na rastanak možda dug?
Na kakvu šetnju kroz prostranstvo,
kroz tiho polje, tamni lug?
Živi li on il’ ona živi,
gdje li je njihov kutak sad?
A možda su i uvenuli
ko ovaj ovdje cvjetić mlad?

Dionizijska pjesma

Zar utihnu veselja glas?
Nek zaore pjesme Bakha!
Nek djevojka živi svaka
I mlade žene, koje ljube nas!
Ded više vina u te čaše!
I na dno njino
U gusto vino
Bacajmo zavjetne prstene naše!
Ispijmo grožđa radosne suze!
Nek živi razum! Nek žive muze!
Ti, sveto sunce, gori!
Kao što ovo kandilo blijedi
Pred jasnom zorom koja zori,
Tako i lažna mudrost malo vrijedi
Pred suncem uma, što sja puno plama.
Neka živi sunce, nek se skrije tama!¨

Elegija

Ludo veselje mojih mladih ljeta
Kao mamurluk, sad mi samo smeta.
Al' kao vino-tuga davnog plača
U mojoj duši biva sve to jača.
Moj put je tmuran. A dane sve gore
Nosi mi burno budućnosti more.
Al' mrijeti mi se neće. Još se nadam.
Ja živjet' hoću, da mislim i stradam.
Med nedaćama, jadima i zlima,
Ja znam da za me i naslada ima.
Ponekad opet zanijet ću se skladom,
Nad svojom sanjom zaplakati kradom
I tko zna, neće l' posljednji mi dani
Ljubavlju zadnjom biti obasjani.

Exegi Momumentum

Podigoh spomenik što nije rukom tvoren,
Neće mu prilaze zaboraviti puk.
Celom se ponosnim uzneo nepokoren
Nad Aleksandrov ratni luk.
Ne, smrti nisam plen; moj duh sa lirom svetom
Van sudbe sveg što mre, nadživeće mi prah.
Slavan ću ostati dok traje sa planetom
Bar jednog pesnika dah.
O meni Rusijom živ glas proneće ljudi,
Pomenuće me svud naroda njenih krug -
Slovena gordi sin, i Tunguz divlje ćudi,
Finac i Kalmik, stepa drug.
Dugo ću biti drag i mio svome rodu:
Lirom sam bodrio svih dobrih težnji glas,
U veku okrutnom opevao slobodu,
Za sužnje uvek zvao spas.
Najvišu zapovest o, muzo, verno sledi -
Hvala i kletva spokojno slušaj zbor,
Ne traži lovore, pred uvredom ne bledi,
I sa glupakom mani spor.

Ne pjevaj draga kada si sa mnom

Ne pjevaj, draga, kada si sa mnom,
Gruzinske pjesme, pune tuge:
U sjećanju mi bude tamnom
Daleki žal i dane druge.
Kad razliju se u tišini
Te pjesme lude, zanesene,
Ja vidim stepu, mjesečinu
I lik daleke jedne žene.
Otkada ugledah te, draga,
Njen lik u mom srcu gasne,
Al' nova oživi ga snaga,
Kad začujem te pjesme strasne.
Ne pjevaj, draga, kada si sa mnom,
Gruzinske pjesme pune tuge,
U sjećanju mi bude tamnom
Daleki žal i dane druge.

Noć



Sva čežnja,milosta,moj glas, čim si preda mnom,
Remeti ćutanje u noćnom času tamnom.
Kraj moje postelje, pri neveseloj sveći,
Promiču stihovi sliveni,žuboreću-
Bujice ljubavi što, pune tebe, huje.
Blistavi pogled tvoj s osmehom znanim tu je,
Za mene sija on. I čujem sad,u tmini:
-Moj mili..tvoja sam..da,tvoja sam, jedini.

Poziv

O, ako zbilja, dok je mrak
Kad san utiša duše žive
I s neba padne sjajni zrak
Na neme grobne ploče sive.
O, ako zbilja u taj čas
Opusti redom grob za grobom,
Ja čekam tad na susret s tobom,
Ja čekam tad tvoj lik, tvoj glas.
O, dođi mi, kroz noć, kroz san,
Onakva kao zadnjeg časa,
K'o led i sva k'o zimski dan;
Od bola blijeda i bez glasa…
O, dođi mi što prije, što prije,
K'o vetra dah, k'o zvuk, il' tajna,
K'o strašna sjen, k'o zvijezda sjajna,
Svejedno je: što prije, što prije!
Ne zovem tebe ja zbog tog
Da korim ljude čija zloba
Učini kraj života tvog,
Ni da pročitam tajne groba.
I ne zbog tog, što sumnji roj
U duši nosim: da prebolim
Ne mogu ja; i sad te volim,
I još sam ja ko nekad tvoj.


Pjesniku

Za ljubav svijeta - ljudi, Pjesniče ti ne mari!
Velike hvale huka - to je trenutan šum.
Hladan je smijeh gomile; glupakov sud pokvari
Smisao. Al' ti budi - čvrst i sam ko tvoj um.
Ti - car si. I sam živiš. Kreće te volja tvoja,
Tamo kuda te vodi slobode tvoje put.
Usavršavaj samo duhovna blaga svoja,
Ne traži da svijet puni - mirnog ti posla kut.
Blagorodni su samo tvog srca pravi trudi;
O djelu umjetničkom umjetnik strože sudi...
A pusti i glupaku, pusti gomili toj
Neka te brani, ili šta hoće neka zbori
Nek' pljuje onaj oltar gdje tvoja svjetlost gori
Nestašluk djece neka koleba presto tvoj.


Prorok

Pun duhovne ja lutah žedi
Pustinjom što mracna je bila
I serafim se sa šest krila
Ukaza meni na razmedi.
On prstom lakim kao san
Zenica mojih kosnu dan,
Vidovitost mu prenu zene
Ko u orlice preplašene.
Moga se uha kosnu on
I ispuni ga šum i zvon;
Treptanje cuh u nebu sila,
I andeoskih krila let,
Nemani morskih skriven svet
I klijanje pod zemljom žila.
On promice kroz moje usne,
I jezika mog grehe gnusne,
Svu brbljivost i podlost smrvi.
I tada žalac mudre zmije
U obamrla usta mi je
Rinuo rukom punom krvi.
I zario u grudi mac
I ustraptalo srce trgo,
I šišku plamenu uz plac
U otvorene grudi vrgo,
Ko trup u pustinji sam pao
I Boga glas je mene zvao:
''Proroce ustaj, motri, vnemlji,
Ispunjen mojom voljom budi,
I hodeci po moru, zemlji,
Recima žezi srca ljudi.''

Poslanica u Sibir

U rudnicima, u Sibiru
Strpljenje vaše nek' ne klone,
Jer vaša dela ne umiru,
Ni uzvišene težnje one.
Nada, ta verna sestra zala
U podzemlje će mračno sići
Da bi vam bodrost održala
I željeno će vreme stići.
Drugarstvo, ljubav će vam doći
Kroz brave što nad vama stoje
K'o što do vas kroz memlu noći
Slobodne reči stižu moje.
I pašće teške negve vaše,
Sloboda će vas dočekati,
Sve tamnice će da se spraše
I mač će vama braća dati.

Posetio sam opet

Posetio sam opet
Taj kutak zemlje gde sam proveo,
Ko izgnanik, dve kratke godine.
Već deset leta prode od tog doba
I mnogo se promenilo u mome
Životu: opštem zakonu pokoran,
I sam sam se izmenio. Al ovde
Obuzimaju sećanja me živo;
I čini mi se: još sam sinoć lutao
Kroz te šumarke.
Gle, doma progonstva
Gde živeo sam s jednom dadom mojom.
Starice više nema, iza zida
Ne čujem više korake joj teške,
Kad nadgleda ujutru kuću. Evo
Šumovitog huma gde sam često
Sedeo nepokretan, gledajući
Na jezero i sećao se s tugom
Obala dugih, drugih talasa
Kroz njive zlatne i zelena polja
Ono se, plavo, pružilo široko,
A po njegovim tajanstvenim vodama
Vozi se ribar, vukući za sobom
Ubogu mrežu. Na obali strmoj
Seoca raštrkana; tamo dalje
Vetrenjača naherena, na vetru,
Okreće jedva krila -
A na međi
Imanja dedova, na onom mestu
U goru put gde stoje - dva zajedno - treći
Podalje malo. Kad sam jahao tuda
Po mesečini, šumom poznatom
Zdravili su me njini vrtovi.
Tim putem sad sam prošao i opet
Video sam ih. Tu su s šumom starim.
Al oko postarelog korenja,
Gde nekad sve je bilo pusto, golo,
Sada je nikla mlada šumica,
Zelena porodica; kao čeljad
Pod njenu senku žbunje tiska se.
A njihov drugar tužni stoji sam,
Ko stari momak, oko njega sve je
Ko i pre pusto.
Zdravo, naraštaju
Mladi i nepoznati! Neću ja
Tvoj moćni, pozni uzrast videti,
Kad moje poznanike prestigneš
I zakloniš im staru, sedu glavu
Od oka prolaznika. Al, unuk moj,
Nek čuje on šum vaših pozdrava,
Kad s drugarske se vraća sedeljke,
Pun misli veselih i prijatnih,
Kada po pomrčini prođe pored vas
I pomisli na mene.

Preživio sam


Preživio sam svoje želje,
odrekao se sanka svog.
Stradanje teško sad me melje:
mog pusta srca to je plod.
Pod olujama sudbe krute
povenuo mi vijenca sjaj,
ubog mi život boli mute
i čekam da mi dođe kraj.
Kao što, shrvan kasnim ledom,
slušajuć vjetra fijuk znan,
na nekoj goloj grani bijednoj
posljednji list treperi sam.

Pod sinjim nebom je…



Pod sinjim nebom je,u rodnom kraju svom
Venila setna,tamišljena...
Na kraju uvela i možda,nada mnom
Lebdela već je senka njena.
No neprestupna crta stoji izmeđ´ nas:
Zalud sam staru ljubav zvao
S ravnodušnih sam usta čuo smrti glas,
Ravnodušno ga saslušao.
I eto koga ljubih dušom svojom svom
S toliko teških žudnji,nada,
S toliko bolnog tugovanja za njom,
S toliko bezumlja i jada!
Pa gde su patnje,ljubav?Sad u duši toj
Za senku koju smrt mi uze,
Za sećanje na život nepovratni moj,
Ne nalazim ni bol ni suze

Posvećeno



Ja pamtim divno magnovenje,
Kad sretoh tebe na svom putu,
Ko svetlih snova ostvarenje,
Ko neba dah u zemnom putu.
Kroz burni život hitrobežni,
Kroz strasti,iskušenja mnoga
Ja dugo slušah glas tvoj nežni
O sanjah crte lica tvoga.
Al´ korak leta neizbežni
Pogasio je mašte tajne,
Zaglušio je glas tvoj nežni
I otro lika crte sjajne.
Teko je život,pun čeznuća,
Pun mraka,zla i ropskih uza,
Bez rajskog sna,bez nadahnuća,
I bez božanstva i bez suza.
Al´ opet nasta otkovenje,
I sad si opet na mom putu
Ko svetlih snova ostvarenja,
Ko neba dah u zemnom kutu.
I srce puno je pregnuća:
Ti vraćaš sve što vreme uze,
I rajske sne i nadahnuća,
Božanstva čar i žarke suze

Sužanj

Za gvozdenom rešetkom tamnujem sad,
Ja - nekad slobodan orao mlad.
Kraj prozora sleće moj srećniji drug,
On razdire plen svoj i leti u krug.
On kljuje i baca i gleda u mrak,
I krikom i pogledom daje mi znak.
Ja tačno razumem što hteo bi reć;
On poziva mene: ''Hajd' vreme je već!
Mi slobodne ptice smo. Hajde i ti
Na mesto gde oblak nad urvinom spi,
Gde plavetno more na obzorju sja,
Gde lutamo jedino vetar, i ja!''

Šta ime moje za te znači



Šta ime moje za te znači?
Umreće ono k´o šum vala
Što tužno mije tuđa žala,
Ko žagor šumski kad se smrači.
Na listu tvoga spomenara
Ostaće poput traga sivog,
K´o grobni natpis,čudna šara
Nečitljiva za ikog živog.
Šta znači ono?Već odavno
Val novih nemira ga briše
I sećanje životodavno
Ne budi u tvom duhu više.
No reci ga u vreme čame,
Kaži u časovima sivim:
Postoji uspomena na me,
Postoji srce gde ja živim...

Ti i vi


Prazno Vi srdačnim Ti
Zagovorivši se zamijenila je,
I sva srećna maštanja
U duši zaljubljenoj probudila.
Pred njom zamišljen stojim;
Ne mogu s nje odvojiti pogled
I govorim joj: kako ste vi mili!
I mislim: kako te volim
* * *
Uvijek će tako biti i bilo je
Takav je od davnina široki svijet
Mnogo je učenih, pametnih malo,
Poznanika tušta i tma, a prijatelja nemaš.


Trenutka ja se sjećam sjajna



Trenutka ja se sjećam sjajna,
Kad preda mnom se ti pojavi
Ko priviđenje, kao tajna,
I ko ljepote genij pravi.
Kad tuga sve mi skrha nade,
A kinjile me strepnje tašte,
Tvoj njezni glas mi pjevat stade
I lik tvoj sanjah na dnu mašte.
No, doba minu. Vihor nježni
Raspršio mi sne i stravu.
I predadoh ja glas tvoj nježni
I lik nebeski zaboravu.
Polako su se vukli dani
U zabiti, u zatočenju,
Bez zanosa, bez suza ranih,
Bez nadahnuća, nalik mrenju.
Al stiže duši probuđenje.
I opet mi se ti pojavi
Ko nenadano priviđenje
I ko ljepote genij pravi.
I kucat stade srce vruće,
Nov život u njem maha uze.
I opet plamti nadahnuće,
I ljubav sja, i teku suze.


Utopljenik


Svi u izbu dotrčaše...
Začuše se glasi dečji:
"Tata, tata, mreže naše
Uhvatile leš čovečji!"
- "Hajd,ne lažte, vrazi mali!
Kad mi ruka štap dohvati,
Ugursuzi nevaljali,
Sad ću vama leš ja dati!"
"More, ženo, eto bede!
Svi će krivcem da me drže!
Leš će naći...Sud...Istraga...
Daj mi kaftan!Idem brže!
Gde je mrtvac!" - Evo, ovde!"
I doista tu na žal,
Gde je mreža razastrta,
Izneo mrtvaca val.
Unakažen, grozan, hladan,
Sav naduven, pomodreo...
Da l je možda grešnik jadan
Sam smrt svoju zaželeo?
Il maticom ribar odnet?
Il pijanac tmurna lica?
Trgovac na putu sretnut
I opljačkan od ubica?
Što se tiče to mužika?
On se na rad hitro dade
I za noge davljenika
On u vodu vući stade,
Pa ga, najzad, veslom s brega,
Gurnu što je mogo jače:
Mrtvac opet rekom podje
Žudan humke i krstače...
Medj valima leš je dugo
Plivo i ko živ se njiho...
Prateći ga pogledima
Mužik podje kući tiho.
"I vi, štenad, za mnom hajte!
Pa sad kući! Putem pravo!
Al o lešu ne brbljajte
Da vas ne bi odno djavo!"
Ponoć...Bura...Vetra rika...
Reka burna pobesnela...
U kolibi kod mužika
Sveća davno dogorela...
Spe mu deca...Drema žena...
On opružen nedaleko
Budan leži, pa tek skoči:
"Čuj u prozor kuca neko!"
"Ko to lupa?" - "Ja! Otvori!"
- "Kakav li te bes sad pono?
Kud se noću skitaš, zbori!
Sam te djavo noćas dono!
Gde ću da se bakćem s tobom!
U izbi mi tesno,tamno!...
To rekavći, rukom lenom
Diže kapak polagano...
Mesečina...Dah mu stade...
Pred njim mrtvac, go, namračen,
Voden mlaz mu curi s brade,
Pogled strašan, razrogačen...
Sve u njemu obamrlo,
Iščezli života znaci,
A u telo podadulo
Upili se crni raci.
Mužik brže kapak spušta...
Prestraši ga gost netražen.
Sav obamre..."Zašto lupaš?"
- Prošaputa preneražen.
Od užasnih, strašnih misli
Groznica ga teška hvata
I svu noć je čuo kucanj
U prozore i u vrata.
U narodu od to doba
Verovanje strašno osta:
Svakog leta, u čas isti,
Jadni mužik čeka gosta...
I dokle ga strava hvata
I dok bura besni s hukom
U prozore i u vrata
Utopljenik kuca rukom.


Vreme je, druže moj

Vreme je, druže moj, spokojstva srce prosi,
Za danom leti dan i svaki časak nosi
Života delić svoj, života delić krt;
Tek spremaš se da živiš, a gle, najednom, smrt!
Ne svetu mesto sreće sloboda, mir postoje,
Već davno udes nov privlači srce moje,
Već davno sanjam beg, rob klonuo i hud,
Daleku obitelj i nasladu uz trud.

Volio sam vas

Volio sam vas; moja ljubav stara
Još uvijek, možda, spi u srcu mome.
Al' zašto ona nemir da vam stvara?
Ja nisam rad žalostiti vas njome.
Volio sam vas nijemo, beznadežno,
Pun strepnje i pun ljubomore boli,
Volio sam vas iskreno i nježno;
- Nek Bog da, tako drugi da vas voli.


Zimsko veče

Bura maglom nebo krije,
Vihorova mrsi vlas,
Čas ko ljuta zver zavije,
Zaplače ko dete čas.
Sad na trošnom krovu sveli
Uzvijori slame klas,
Sad ko putnik zakasneli
Doziva na prozor nas.
Tužne je i mracno tako
U ubogoj izbi toj…
A što si se moja bako,
Snuždila uz prozor svoj?
Je l' te umor obhrvao
Slušajuci bure huk,
Il' je san na tebe pao
Uz vretena tvoga zvuk?
Pijmo, dobra, verna drugo
Mladovanju bednom mom,
Kamo čaša? pijmo, tugo,
Lakše srcu biće s njom.
Pesmicu mi poj o ptici
Što za morem gnezdo svi,
Pesmicu o nesvestici
Što na vodu rano mni.
Bura maglom nebo krije,
Vihorova mrsi vlas,
Čas ko ljuta zver zavije,
Zaplače ko dete čas.
Pijmo, dobra, verna drugo,
Mladovanju bednom mom,
Kamo čaša? pijmo, tugo,
Lakše srcu biće s njom.

 Отправлено: 05.06.10 21:46. Заголовок: Паритет страстей как..

Паритет страстей как феномен Пушкина

Теги: Пушкин, Культура, литература, Россия, В России
Ольга Бугрова
5.06.2010, 09:34
http://rus.ruvr.ru/2010/06/04/9107298.html
Фото: РИА Новости
Почему Александр Сергеевич - до сих пор "наше все"?
6 июня Россия отмечает Пушкинский день. В этом году - уже 211-й день рождения гения русской поэзии Александра Пушкина. Но до сих пор не утихают споры о том, в чем же феномен и главная загадка Пушкина? Отчего он так гармоничен в своем творчестве, невзирая на драматизм судьбы? Свой ответ на этот вопрос в интервью «Голосу России» дает Владислав Отрошенко - московский писатель и автор интереснейшего эссе о Пушкине.

"Пушкин демонстрирует идеальный вариант мироощущения писателя, когда он глубоко и прочно связан с жизнью как таковой и столь же глубоко и прочно - с литературой», - на этой уверенности строит свои рассуждения Владислав Отрошенко.

"История русской классической литературы дает, замечает он, с одной стороны, образцы жизни жертвенной, всецело посвященной творчеству, а с другой - примеры гениального творчества, возникшего как бы между более серьезными делами, в том числе на фоне высокой государственной службы. «И только Пушкин устанавливает "паритет" между служением литературе и просто жизнью", - считает писатель.

"В нем уживались две страсти, находившиеся в состоянии равновесия, - рассказывает Владислав Отрошенко. - Это страсть живущего человека и страсть пишущего человека. Пушкин был первый профессиональный русский литератор, который литературой зарабатывал деньги и поставил это дело на такую, что ли, европейскую "профессиональную ногу". Литература для него - важнейшее занятие жизни, но оно не перечеркивает саму жизнь. Жизнь имеет для него точно такое же значение - его семья, дети, жена, его друзья. Он создавал свой мир, свое жизненное пространство, которое, кстати, было огромным, мощным. Это были связи, знакомства, это была его помещичья жизнь и его «коммерческая» жизнь - он, кстати, получал хорошие по тем временам деньги за свои литературные труды, и они для него были немаловажной статьей дохода. Он создал свой жизненный круг, и он создал свой литературный круг: такой же мощный, огромный".

Он, русский барин, мог - как поэт Тютчев, например, походя, с легкостью заниматься литературой и жить полноценной светской жизнью. И точно так же он мог, как писатель Гоголь, уйти в «монашескую литературную келью», отрешившись от страстей жизни. Но он не бросался в крайности, он реализовал и дар жизни, и одновременно литературный дар. И я не знаю ни одного писателя, причем не только русского писателя, который бы в себе так гармонично соединял творчество и просто жизнь. Который бы, как Пушкин, нашел золотую - я бы сказал, бриллиантовую - середину, некую сверкающую точку, из которой и литература, и жизнь одинаково видны и одинаково питают личность.

Это был уникальный поэт, которому Бог дал такую внутреннюю гармонию и такое внутреннее равновесие, когда ни жизнь не перечеркивала литературу, ни литература не перечеркивала жизнь.

И еще один редкий случай в русской литературе, который Владислав Отрошенко тоже считает "пушкинским случаем":

"Пушкин абсолютно отдавал себе отчет в том, что́ он делает для русской литературы, - Вспомните его знаменитое «ай, да Пушкин, ай, да сукин сын»! В этом, пусть веселом, самоироничном восклицании все же содержится понимание того, что́ поэт делал. Он осознавал свою гениальность и ценность своего труда, он понимал, что здесь, сейчас и сию минуту он создает русскую литературу, ее фундамент", - уверен Владислав Отрошенко.

"Несколько лет назад я консультировал итальянского переводчика Марио Карамити, - вспоминает Владислав Отрошенко. - Он переводил прозу Пушкина на итальянский язык: "Капитанскую дочку" и "Повести Белкина".

"Сразу скажу, блестящий получился перевод - у книги был успех. И вот Марио спрашивал меня: как воспринимается Пушкин сегодня, каким языком его переводить - архаичным или все-таки нет? И я ответил: несмотря на то, что Пушкин писал эту прозу почти 200 лет назад, она воспринимается абсолютно современно - не только по мыслям или идеям, а по языку! И потому любой наш современник, умеющий читать человек, воспринимает пушкинское слово как нормальный, сегодняшний русский текст", - отмечает писатель.

"Никакой "колоссальной пропасти" между современным носителем русского языка и Пушкиным не существует. И вот это - феномен!" - подчеркнул Владислав Отрошенко.

 Отправлено: 07.06.10 08:37. Заголовок: Празник Пушкинове по..

Празник Пушкинове поезије одржан у селу Берново

6.06.2010, 22:06
Музички и празничан био је 40. празник поезије, посвећен 211. годишњици рођења великог руског песниак Александра Пушкина. Он је протекао у недељу на имању песникових пријатеља, спахија Вуљф, у старом селу Берново код Твера, северно од Москве. Свечаности су започеле полагањем цвећа на споменик Пушкину, постављен испред парадног улаза у дом Вулфових. Овамо су долазили у кочијама њихови гости. Много пута овде је боравио и Пушкин. На имању су сачуване липе, које га памте. Гости празника су слушали ансамбл старинске музике из Ржева, солисте Нове опере из Москве. Срећа је што овде воле Пушкина, рекао је руководилац позоришта Валериј Раку.

 Отправлено: 08.06.10 00:38. Заголовок: Празник Пушкинове по..

Празник Пушкинове поезије одржан у селу Берново

Тагови: Вести

6.06.2010, 22:06
Музички и празничан био је 40. празник поезије, посвећен 211. годишњици рођења великог руског песниак Александра Пушкина. Он је протекао у недељу на имању песникових пријатеља, спахија Вуљф, у старом селу Берново код Твера, северно од Москве. Свечаности су започеле полагањем цвећа на споменик Пушкину, постављен испред парадног улаза у дом Вулфових. Овамо су долазили у кочијама њихови гости. Много пута овде је боравио и Пушкин. На имању су сачуване липе, које га памте. Гости празника су слушали ансамбл старинске музике из Ржева, солисте Нове опере из Москве. Срећа је што овде воле Пушкина, рекао је руководилац позоришта Валериј Раку.

 Отправлено: 06.08.10 13:08. Заголовок: Камиль Абидуллович..

Камиль Абидуллович Тангалычев родился в 1968 году в Мордовии. Окончил Мордовский государственный педагогический институт. В его трудовой биографии – районная, многотиражная, республиканские общественно-политические газеты и федеральная «Парламентская газета» (издание Федерального Собрания РФ). Заслуженный писатель Республики Мордовия, победитель Всероссийского журналистского конкурса «Золотой Гонг», лауреат еженедельника «Литературная Россия», автор сборников стихов «Рябиновые бубенцы», «Мой поводырь», «Ближняя деревня», «Дорога в Казань», «Избранное», «Наизусть», книг эссе «Лунная мастерская», «Грядущая земля», философских сочинений «Стихия», «Ягода репейника».



Солнце Пушкина

9 июня 2010 09:00

Поэзия Пушкина является свидетельством тому, что соавтором произведений лучших русских поэтов является сама стихия – живая и одухотворенная

Земля оттого остается территорией большой поэзии, что пережила немало грандиозных метафизических феноменов стихии. Во время метафеномена почва становится еще более космической, обретает горний порыв. Она заметно преображается от абсолютной доминанты метафизики в этот момент.

Грандиозный по масштабу метафеномен в России был в 1830 году, его принято называть Болдинской осенью. И с тех пор очертания осеннего заката, попадающего в плен к здешнему ландшафту, – огромному дереву, кустам, изгибу реки – часто бывают похожи на профиль Пушкина. Портрет поэта одновременно является багровым атласом, на котором – в очертаниях Пушкина – отражается карта русской литературы и русского космоса. Потом появляется луна, и Пушкин исчезает.

Жертвоприношение не только предшествовало, но и сопутствовало болдинскому метафеномену. На этот раз в виде широкомасштабной холеры.
Должно быть, уходит работать: он всегда работал при луне, открытие обитаемости которой считал нелепой выдумкой. И когда на фоне лунного сияния слышится багровый шорох летящего с дерева листа, почти не остается сомнения в том, что Пушкин сошел с открытого горизонта, чтобы втайне писать стихи. Ведь не багровый лист в такие часы падает на землю, а ложится на стол ангела незримое и ненаписанное стихотворение Пушкина, которое никогда не завершится. А в такие часы письменным столом ангела может быть каждый квадратный метр метафеноменальной земли.

Метафеноменов почва жаждет в стремлении к святости. Как раз они почву соединяют с небом, а с небом соединяются только святые. И как раз они не дают почве окончательно погрязнуть в земных пороках. Метафеномены преображают почву в глазах Бога, делая ее бессмертной. Язычница-почва, преклоняющаяся перед образом высокого сияния, высвечивающего для Бога ее золотую, богоугодную суть, накануне наиболее грандиозных метафеноменов идет на грандиозные жертвоприношения. Так было и так будет. Почва никогда не перестанет быть язычницей, потому что она слишком масштабна, необъятна и необозрима, она преклоняется только перед сиянием. Соответственно, и метаизбранники почвы навеки обречены быть язычниками.

Жертвоприношение не только предшествовало, но и сопутствовало болдинскому метафеномену. На этот раз в виде широкомасштабной холеры. Пушкин, когда ехал в имение, писал: «На дороге встретил я Макарьевскую ярмарку, прогнанную холерой. Воротиться в Москву казалось мне малодушием; я поехал далее, как, может быть, случалось вам ехать на поединок с досадой и большой неохотой». Но у Пушкина не было выбора, он сам был выбран для заточения. Он сам был выбран почвой, одинокой в сокровенной поэтической молитве, чтобы достойно скрасить ее одиночество.

Но Пушкину было очень одиноко среди одиночества почвы. Он несколько раз вырывался в столицу, но вырваться было невозможно. Он писал в октябре Гончаровой: «Мы окружены карантинами, но эпидемия еще не проникла сюда. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседа, ни книги. Погода ужасная. Я провожу мое время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете. Я становлюсь совершенным идиотом, как говорится, до святости».

Что могло делаться на свете осенью 1830 года? На свете в это время происходил метафизический феномен стихии, и на свете в это время происходил Пушкин.

То есть почва как никогда соприкасалась с вышиной, на здешнем ландшафте наступал «золотой век» русской поэзии. Золотой от болдинского заката, и за этим метафизическим золотом, спущенным в дар земле, почва уже тянулась вертикалью своей исторической святости. И это не Пушкин становился «идиотом до святости». Это почва становилась святой в глазах неба. Почва была счастлива, но боялась выказывать свое счастье. Потому и не сверкала солнцем радости над осенним ландшафтом. Ужас погоды надежно таил ее божественное веселье. На земле в такие часы был траур возрождения.

Пушкин – земной поэт. Но он поэт земли в часы ее метафизических феноменов, когда она устремлена в небо, когда она возносится, чтобы коснуться сияния.
Земная почва преклонялась перед небом. Небесный Пушкин преклонялся перед землей, уже коснувшейся неба. Коснувшейся неба – потому каждая земная деталь могла становиться в глазах восхищенного Пушкина метафорой, навсегда соединяя русскую почву и русское небо. Даже когда почва уходила на дно отступничества от вышины, оставалась соединительная пушкинская метафора.

Гоголь удивлялся: «Все наши русские поэты: Державин, Жуковский, Батюшков удержали свою личность. У одного Пушкина ее нет. Что схватишь из его сочинений о нем самом? Поди, улови его характер, как человека! На место его предстанет тот же чудный образ, на все откликающийся – и одному себе только не находящий отклика... Как ему говорить было о чем-нибудь потребном современному обществу в его современную минуту, когда хотелось откликнуться на все, что ни есть в мире и когда всякий предмет равно звал его?»

Но отклик Пушкину был, Пушкин слышал его, но не видел. Он часто стремился вглядеться в того – небесного – Пушкина. Сколько автопортретов сделано на полях рукописей! Эти рисунки появлялись в самый пик поэтических озарений, когда тот Пушкин бывал совсем рядом. Это чуть ли не фотоотпечатки метафизического Пушкина, которого нерукотворно выражал и осенний закат. Возможно, таким видел Пушкина Всевышний, а потом навсегда рисовал.

Пушкин в сентябре писал Гончаровой: «Будь проклят тот час, когда я решился оставить вас и пуститься в эту прелестную страну грязи, чумы и пожаров – мы только и видим это». Пушкин был вынужден оставить самую красивую, как считалось, женщину Петербурга под мрачным небом столицы, чтобы с сиянием болдинского неба соединить жертвенный ландшафт, чтобы он стал письменным столом ангела. Страна грязи, чумы и комаров и впрямь становилась прекрасной. Возможно, Пушкин еще и не осознавал, насколько прекрасной.

Чем был очерчен профиль Пушкина на багровом небосклоне? Может быть, тем же гусиным пером, которым он писал свои стихи и сам рисовал свой профиль на полях черновиков? Золотой век русской поэзии очерчен гусиным пером. И золото этого века так же неповторимо, как уже неповторимо белое гусиное перо, летящее над просторами белого листа. Скорее, лунный луч воспарит над чистым листом летописца, чем гусиное перо коснется его.

Пушкин – земной поэт. Но он поэт земли в часы ее метафизических феноменов, когда она устремлена в небо, когда она возносится, чтобы коснуться сияния. Пушкин самой почвой призван быть священным язычником, чтобы и сияние стремилось, любя Пушкина, коснуться почвы.


Камиль Тангалычев

 Отправлено: 03.09.10 00:13. Заголовок: 02 сентября 2010 г. ..

02 сентября 2010 г. 17:14
Путину подарили сказки Пушкина на немецком языке
http://www.vesti.ru/doc.html?id=389921<\/u><\/a>
Видео

Владимир Путин ознакомился с новинками международной книжной ярмарки. Она открылась в одном из павильонов на ВВЦ. Премьер больше часа осматривал экспозицию. В этом году в российскую столицу привезли более 200 тысяч изданий на десятках языков мира.
Одним из первых Путин осмотрел стенд, где представлена книга о Борисе Ельцине из серии "Жизнь замечательных людей". Кстати, премьер лично написал к ней предисловие. Он пообщался со вдовой первого президента России Наиной Ельциной. Поговорил с посетителями, издателями и литераторами.
Как передает ИТАР-ТАСС, руководители издательства "Детская литература" попросили у премьера помощи в решении непростой ситуации. Дело в том, что издательство выставлено на торги и запрошенная за него сумма составляет 135 млн рублей. "Мы боимся, что если издательство купит непрофильный инвестор, то мы потеряем уже давно зарекомендовавший себя бренд", - пояснил руководитель Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Михаил Сеславинский.
Премьеру презентовали серию книг для детей Сергея Алексеева о событиях Великой Отечественной войны. Он поинтересовался, есть ли у издательства прибыль. Представитель "Детской литературы" заметила, что прибыль есть, но незначительная. Однако если школьные библиотеки решат обновить одноименную серию и закупить продукцию, издательство сможет набрать обороты.
Затем известный писатель Василий Песков подарил Путину издание своих сочинений из 12 книг и пригласил его на заседание Российского географического общества. Премьер пообещал, что приедет на эту встречу. Путину как любителю российской природы понравилось собрание фоторепортажей о Камчатке и Алтае.
Один из фотографов рассказал ему о том, как получил премию "Золотой кадр": "Я восемь часов просидел в холодной воде, чтобы дождаться момента - заснять бурого медведя, только что поймавшего рыбу". "Очень красивая фотография, а медведи там действительно гуляют, как собаки по Москве", - прокомментировал Путин.
Издательский дом Мещерякова выпустил 8 книг в формате, в котором печатались книги дореволюционной России. Путин рассмотрел сказки Пушкина со знаменитыми иллюстрациями Ивана Белибина. В подарок премьер получил издание сказок на немецком языке.
Всего глава российского правительства посетил порядка 30 представительств различных издательств, в каждом из которых ему презентовали по несколько книг, которыми они гордятся.